Оборотень
Шрифт:
– Насколько я понимаю, наш разговор закончен?
– ухмыльнулся Гуркин. Тогда - прощайте, - и он зашагал по коридору, подкидывая плечи, торопясь по своим репортерским делам.
– Ну и задница!
– высказался Юнгов, провожая его взглядом.
– Извините, милая.
– Да нет, ничего, я разделяю ваше мнение, - ответила Глория.
– Его лицо мне показалось знакомым.
– Показывают по телевизору - как символ честного и независимого пера. Ладно, мне пора в зал заседаний. Еще увидимся, - и Жора также поспешно ушел, оставив их наедине.
– Есть два варианта, - произнес Тероян.
– Пообедать здесь или ехать домой. Что вы предпочтете?
– Здесь витает какой-то тревожный дух Дантона, Робеспьера и прочих ниспровергателей, -
– Наш уголок гораздо уютнее.
"Наш уголок, - отметил про себя Тероян.
– Радует это меня или нет?" Он решил, что все же больше радует, чем огорчает.
– Тогда пусть Дума думает дальше. Все равно, все, что она надумает, передумает президент. Поехали.
По дороге к дому они остановились возле магазина и запаслись продуктами на неделю. Бюджет Терояна начинал давать заметные трещины, и он подумал, что вскоре одной его пенсии может уже и не хватить на двоих. Хорошо еще, что оставалось несколько тысяч долларов в банке. Но потом, когда все закончится, надо будет подыскивать какую-нибудь работу. Можно устроиться преподавателем в Военно-медицинскую Академию, связи есть. "Когда все закончится...", - поймал он себя на мысли. Что закончится, когда, для кого? Для Глории, для него? Почему он решил, с такой чисто мужской эгоцентричностью, что, поправившись, обретя память, вспомнив своих родных и близких, она останется жить у него? Как бы они ни привыкли за это время друг к другу. Возможно, у нее действительно существует где-то муж, или жених, или просто верный друг, которого она до сих пор любила, а может быть, и продолжает неосознанно любить, и который ждет ее, ищет, мучается? "Ты слишком самоуверен, - сказал себе Тероян.
– Что за глупые мечты тобой овладели?" Он нахмурился, крепче сжимая руль и чувствуя, как девушка испытующе смотрит на него, словно угадывает его мысли.
В квартире перед дверью ожидал сюрприз. Уходя, Тероян на всякий случай установил маленькую ловушку - закрепил нитку между дверной ручкой и коробкой, сейчас она валялась на полу.
– Побудьте пока здесь, - предупредил Глорию Тероян.
– В случае чего бегите вниз.
Сам он осторожно вставил ключ в замочную скважину и тихо отворил дверь. Вторая ловушка - шелковая зеленая нить на зеленом же паласе оказалась нетронутой. Она так и лежала, вытянутая в струнку, словно докладывала об охране объекта без происшествий. Если кто-то и пытался открыть дверь, то сделать этого снова не смог. Но Тероян все же медленно прошелся по всем комнатам, заглянул в ванную, на кухню. В коридоре он столкнулся с Глорией.
– Я же велел вам оставаться на лестничной клетке, - сердито сказал он.
– Что же вы такая упрямая и непослушная!
– А вдруг бы вам потребовалась моя помощь?
– возразила девушка.
– И вы решили сложить голову вместе со мной.
– А зачем она будет мне нужна, если я останусь одна?
– С вами невозможно спорить, - Тероян отвернулся, потому что она не отпускала его из своего взгляда. Он чувствовал, что не может долго сердиться на нее, не в силах, девушка стала частью его жизни, и они вместе шли по одной дороге. Надолго ли, до какой развилки?
– Я приготовлю что-нибудь, - услышал он голос Глории. Оставшись один, Тероян позвонил Шелешеву и уточнил место и время встречи. Потом он обернулся на звук шагов и увидел Глорию. Что-то произошло. Она смотрела на него, а глаза ее, чудесные синие глаза были полны слез. И две влажные бороздки пролегли по щекам.
– Боже мой!
– произнес Тероян, поднимаясь.
– Что еще случилось?
Он подошел к ней и неловко обнял за плечи, стараясь успокоить. Взгляды их встретились.
– Лук, - улыбнулась девушка.
– Это всего-навсего несчастный лук, который я резала.
Глава восьмая
ВСТРЕЧА НА "СТРЕЛКЕ"
С Владом Шелешевым они встретились не у него на квартире, как было условленно прежде, а на двадцать третьем километре Ярославского шоссе. К "Жигулям"
– Вылезай.
Вдвоем они отошли от трассы, скрылись за деревьями. Приятно шуршала, уминалась трава под ногами, пахло березовыми листьями, а где-то за спиной рычали моторы, выбрасывая ядовитые облачка газа.
– Покой, - промолвил Влад, сломав тонкую веточку.
– Почему я не Робинзон Крузо?
– Еще успеешь им стать. Если захочешь.
– Нет, не захочу. Уже привык к суете. Извини, что перенес встречу сюда, но дома - нельзя. Утром обнаружили жучки.
– Кто установил?
– Да кто угодно, - усмехнулся Влад.
– Может, карпатовские ребята, может, соседская бригада. А может, свои. Кто растет и очень хочет. Корыто, видишь ли, стало слишком узким, а морды - слишком широкими.
У Шелешева была своя теория кормления свиней, которыми он считал всех "новых русских". Только он предпочитал кормить свиней доморощенных, а не пришлых, из чужого леса. "Я - за национальный капитализм, - любил повторять он.
– России вредны и комуняки, и демокряки. Пусть нацбуржуазия набивает закрома, я даже готов помочь в этом. Рано или поздно она поймет, что ее спасение и вообще смысл существования - лишь в сильной, процветающей и могучей России". И главными его противниками были не муровцы, не правоохранительные органы, с которыми ему удавалось ладить, а компрадорские хищники, евро-американские кабаны. Улаживая споры между бизнесменами, беря "под крышу" какую-либо фирму, он прежде всего смотрел - чьи интересы те защищают. Если от кого-то пахло западным капиталом и счетами в швейцарских банках, он сплевывал в его сторону. Хотя самому и приходилось мотаться по делам то в Лондон, то в Париж, то в Рим. Но делал он это всегда с неохотой, предпочитая сидеть дома, в Москве, или, на худой конец, в стремительно отуречивающемся Крыму.
Я работаю не за деньги, не за трижды вонючие доллары, - сказал он как-то Тиму. Так и произнес: "работаю", словно вкалывал где-нибудь у станка на фабрике имени Маши Порываевой.
– А за что же?
– поинтересовался тогда Тероян.
– За идею. Справедливого возмездия.
– Робингудствуешь, что ли?
– Нет, он партизанил, жил вне общества, а я в самой его сердцевине. Я на виду, ко мне многие обращаются за помощью, даже из органов. Приходится улаживать их кое-какие деликатные дела. И кроме того, обогащаюсь, хотя, как ты, наверное, догадываешься, мне это особенно ни к чему. Живу я один.
Шелешев действительно жил одиноко, женщин брал только на ночь, о женитьбе не помышлял, детей вообще не любил, говорил, что у него на них аллергия. К деньгам и удовольствиям относился равнодушно. Наверное, потому что с детства рос в спартанской атмосфере, часто впроголодь, поскольку родители его постоянно ссорились, пили - дело доходило даже до потасовок, и в конце концов разбежались, перепоручив воспитание сына доживающей свой век бабушке. Так что Влад Шелешев был человеком, который сделал себя сам.
– Возмездие - прерогатива закона, - напомнил ему Тероян.
– У нас в России такого понятия, как закон, не существует. Он отменен вместе с отречением Николая II. Есть нравственные категории, но не каждый следует им. Не всякому под силу жить по христианским заповедям. А закон, вернее, дырки в нем, заполняю я сам. Посуди, Тим. Прибегают ко мне три коммерсанта, жалуются. Отдыхали они где-то в загородном пансионате, вдруг вламываются люди в камуфляже и масках, укладывают всех на пол, бьют прикладами по головам, забирают их "мерсы", деньги и уматывают. Ну куда им идти? В милицию? Так там еще вломят, да посмеются. Ползут ко мне. Я начинаю искать беспредельщиков. Нехорошо это - прикладами по башкам, им же думать надо, считать.