Оборотни Его Величества. Полнокружье. Часть 2
Шрифт:
– Это в Еленьградской губернии, далековато от столицы будет. Белый Ключ в самой глуши затерян. С трех сторон леса, с востока – река Елень. Как сейчас дела обстоят, не знаю, а тогда в село почти никто не заезжал, а уж не уезжал – тем более. Жили чем Бог пошлет: охотились, по грибы-ягоды ходили, на еленьском берегу коз пасли, хлеб из древесной муки пекли, пряли, ткали, из болота добывали железную руду. Венок-то по отрочеству подмастерьем у кузнеца был, сам думал в будущем дело перенять, да отец Теофан сперва его через Бога к смирению склонил и имя новое подсказал, а потом – меня…
– К-кто?!
– Отец Теофан
Если бы Вилль не сидел, упал бы, где стоит. Как наяву, перед глазами нарисовался день экзамена:
«Теофан Улесс. Некромант из моего родного города. Он убивал людей, прикрываясь саном».
«Грех-то какой…»
И – отстраненно-задумчивое лицо Венедикта, блуждающего по закромам памяти.
Силой воли гвардеец сбил гуляющие мысли в относительно плотное стадо. Хотя по внутреннему состоянию это, скорее, была отара.
– Как выглядел жрец Теофан? Высокий, крепкий, темноволосый да кареглазый?
– Да нет. Чуть повыше меня росточком, худенький. Седой, а глаза – что небушко ясное. Почему ты спросил? Ты был в Ключе? Неужто батюшка жив еще?!
– Не знаю, я его с другим человеком спутал. А сколько лет было вашему Теофану?
– Когда в девяносто восьмом наши с Веноком руки лентой повязывал, было за восемьдесят. С той поры почти сорок лет утекло, наверное, Господь его уже призвал.
– То есть он родился в десятых годах прошлого века?
– Выходит, что так.
Точнее, в тысяча триста шестнадцатом. На фамильном листе Теофана Улесса, северингского жреца-колдуна, стояла цифра тысяча триста семьдесят шесть. Не так сложно переправить единицу на семерку в чужой дате рождения…
В ночь Алой Волны столица полыхала. Горели дома и парки, торговые лавки и святилища иноверцев, а в том числе на треть выгорел государственный архив с переписными листами населения Неверрийской империи. Спустя три года после гражданской войны, когда страна немного оклемалась, провели новую перепись, и обновленные фамильные листы, в первую очередь, выдали магам, жрецам и тем, кто уберег старые. Господин липовый Теофан Улесс увязался, факт. К тому времени успел разжиться рясой, треуглом из мертвого золота, куда спрятал либр, и чужим фамильным листом старого образца. Обновили без вопросов, конечно, и черный колдун под личиной добропорядочного храмовника отправился в люди уже с действительным документом. Вилль не досматривал вещи прибывшего в Северинг «жреца», однако фамильный лист видел и запомнил. Единственный в городе храмовник все-таки, фигура заметная. Но кто подписывал гербовую бумагу с присвоением сана жреца-святителя? Вернее, кто подделал подпись и печать его архисвятейшества? Или они были… подлинными?..
Видимо, бедного Венедикта терзали те же вопросы.
– Скажите, ваш муж незадолго до смерти не встречался с господином Лаврентием или с кем-либо из его ближайшего окружения?
– Насколько мне известно, нет… Ты что это, милый, святейшего Лаврентия подозреваешь?! Тю-тю! – Твердые как кремень костяшки выбили дробь на непробиваемом лбу. С удовольствием прислушавшись к воображаемому гулу, вдова спохватилась и исправилась: – То есть бог с тобой!
– Кажется, я и себя начал подозревать… – Вилль потер лоб. После экзекуции отара мыслей вновь пошла вразброд.
– А?
– Вы рассказывали о Белом Ключе
– Да они не спрашивали… А! – Женщина обрадованно всплеснула руками. – Ко мне ж недавно заходил военный знакомец Венедикта! Говорил, в Волну рядовым ополченцем был, а теперь стал большим человеком то ли в Вышковицах, то ли в Вышгороде… то ли в Тараканове… Запамятовала. Вот он о муже расспрашивал и Ключом интересовался, да и сам много чего рассказал о лихой доле тех, кто за дело правое под крыло Аристанова грифона встал.
– А своего адреса не назвал?
– Так он проездом был. Хотел военного товарища повидать… да не довелось.
– Описать его сможете?
Насупившись, госпожа Добролюба уперлась кулаками в бока:
– Ишь ты, зудень [24] какой! Себя лучше подозревай, длинноносого да короткоухого! Говорила тебе: вижу я плохо. Высокий он был, темноволосый, одет богато. С тростью пришел.
– Хромой?
– Зачем хромой? Для этого…
– Престижа?
– Вот-вот, для него самого. Трость длинная была, черная, а набалдашник золоченый, такой вот… – Вдова изобразила пальцами нечто трудноописуемое.
24
Зудень – клещ (простореч.). Здесь: дотошный, въедливый человек.
– Вроде пламени?
– Или луковицы.
Больше ничего путного выведать не удалось. Уже на пороге у горя-сыщика родился последний вопрос:
– Скажите, а вас никто из дознавателей не пытался заколдовать? Память скорректировать, заворожить или внушить что-нибудь?
– Хе-хе, может, и пытался, только я не заметила. Те, кто на водичке из Белого Ключа рос, злых козней не боятся. Святая она. – Женщина помолчала, отрешенно глядя вдаль, затем перевела на аватара потеплевший взгляд. – Ты заходи еще в гости. Просто так заходи. Тяжко мне одной, а с вами, молодыми, все полегче становится.
– Я приду, госпожа Добролюба. Только вы себя берегите.
Жеребец без понуканий двинулся мягкой переступочкой, а Вилль, мерно покачиваясь в седле, пытался причесать взлохмаченные чувства и поразмыслить логически. Но не получалось. Слишком много «рыбы» мельтешило в голове: важное перемешалось с лишним, вихляло, уходило на дно, а с поверхности то и дело хмурился лик Повелительницы. Значит, нужно сделать так, как сыщик Эриан учил: купить записную книжку и заносить туда информацию по мере поступления. Неплохо бы обзавестись картой города и отметить все известные места, где были найдены жертвы Цирюльника. Вдруг есть какая-то система? Вдруг удастся вычислить гнездо?
Аватар поднялся на Колокольницкую гору, и с нее открылся вид на храмы да часовенки Третьего Лепестка, из коего, собственно, и вытекала улица Первозвонная, когда навстречу прорысил верховой посыльный в серой форме, прижимающий к груди небольшую коробку. Взгляды всадников пересеклись, и в груди кольнуло необъяснимое, неоформленное предчувствие. Судя по миндалевидному разрезу глаз и типично селянскому носу картошкой, где-то в дальней родне парня затесались эльфы. Хорошее лицо, простое и открытое. А взгляд – плохой. Колючий такой, как у глазливых бабок с базара.