Оборотный город. Трилогия
Шрифт:
— От она там и понасрубала… — мечтательно уставившись на золотеющие в предзакатном солнышке облака, промурлыкал седой казак. — Уж раскатала губищу так, что обеими руками не закатаешь, слава о ней почитай на всю губернию как лесной пожар пошла! Это ж надо додуматься было — жене губернаторской по картам сказать, от какой крепостной девки у её мужа дети по двору бегают?!
Мне резко поплохело…
— А кузине ихней объявила, что у ней шашни с конюхом. И подружек губернаторши вниманием не обошла, первой точный возраст указала, у второй, дескать, ноги волосатые, хоть в косички заплетай, да
Я обхватил голову руками, боясь и в шутку предположить, что из содомо-гоморрского репертуара сделает со мной дядя. Даже при явной скудности его фантазии…
— Но веселее всего нагадала она про дочку губернаторскую, что на фортепьянах знатно играет, сказав, будто она сама себя под одеялом пальчиком трогает. Девка как услыхала, так в крик и к люстре — вешаться…
— Ты-то откуда всё знаешь?!
— Как это? — чуть не обиделся Прохор. — Да ить она же и рассказала.
— Кто?
— Да бабка Фрося твоя, — гулко постучал мне по лбу мой денщик. — Её ещё час назад два лакея в тарантасе связанную привезли. Вона на сеновале отсыпается, пьяная, аки попадья в пасхальный день!
Я вскочил, едва не расколотив крынку, и бросился по лесенке наверх. И правда, на копнах душистого клеверного сена в разметавшейся позе со связанными ногами симфонически храпела самая заслуженная кровососка Оборотного города! Можно сказать, его звезда и достопримечательность, особа, плюнувшая мне в глаз и одарившая магическим зрением. С неё, собственно, всё началось, и, видно, ей же и закончится. В смысле дядя меня не простит, а в казнях египетских он по чину отлично разбирается — забриванием лба в солдаты или двадцатью годами сахалинской каторги точно не отделаюсь…
— Прохор, у тебя яду нет? — обернувшись, спросил я.
— Господь с тобой, ваше благородие, — истово перекрестился он. — Да нешто можно из-за таких мелочей…
— Мелочей?!
— … на себя руки накладывать? Василь Дмитревич хоть на расправу скор, да небось сердцем-то отходчив. Пошумит, покричит, потом сплюнет да простит… А ты не чинись, ему в ножки поклонись да зимой и летом держи хвост пистолетом!
Переубеждать в чём-либо этого бородатого оптимиста было бессмысленно. Одна надежда на то, что дядя сегодня действительно примет пару стопок (стаканов, штофов, бутылей) успокоительного и забудет обо мне до утра. А на следующий день любая моя вина — это «дело прошлое, чего ж былое ворошить…». Лажа безбожная, но иногда срабатывает, тут Прохор прав. Главное — не попадаться дядюшке на глаза, покуда…
— А ты что, опять на охоту собираешься? — Я и не заметил, как за разговорами мой денщик между делом заряжает пистолеты.
— Я-то? Я не-э… Это тебе, паря, через часок на службу идти… Али забыл?
— Забыл… Какая служба? Куда меня направляют, в дозор, что ли? Так почему я не знаю?
— Какой дозор? — ещё раз не поленился постучать мне по пустой голове старый казак. — Ты ж сам обещался старосте калачинскому свадьбу от колдуна защитить. Они теперь цыгана твоего, Птицерухова, резко бортанули, дак тебя одного и ждут. Уже два раза нарочных присылали.
—
— Да-а, ить везёт же некоторым, — с изрядной долей зависти протянул старик и кивнул мне на пистолеты. — С собой захвати, мало ли что? Свадьба вон на том конце села, крайняя хата, да не перепутаешь, поди…
— А тебе со мной?
— А мне с тобой нельзя. Сам посуди, коли вместе припрёмся, люди ещё решат, что ты характерник никудышный, раз заступника притащил. Уж ежели колдун на свадьбу наехать надумает, так тебе с ним честь по чести, один на один биться надо! Уж извиняй, ваше благородие, а это тока твоя работа будет…
Дальнейший спор не имел смысла. Надо было собираться, хоть как-то отчистить мундир, надраить сапоги, умыться, надеть чистую рубаху, помолиться Богу и… идти спасать свадьбу. Почему спасать? А я не знаю, вот стукнулось в висок, воробушком в окошко, и всё… Поэтому я счёл разумным подготовиться. Ну хоть как-то, правда, пистолеты всё-таки брать не стал. Мало ли, там людей много, вдруг кого рикошетом да зацепит? Так управлюсь…
— Здрасте, дяденька казак, — буквально через какие-то пятнадцать — двадцать минут раздалось у ворот. — А мы вота за Иловайским, стало быть, пришли, ага…
— Чего надо, мужики? — вкладывая в одно это слово непередаваемую донскую интонацию уважения и одновременно снисходительности, прогудел мой денщик.
— Дак ить староста его кличет, — переглянулись два плечистых парня с пробивающейся бородой, похожие друг на друга, как братья.
— Зачем? — продолжил Прохор. Причём отнюдь не ломая комедию, а честно отрабатывая положенный в этих случаях ритуал уговора.
— А на свадьбу прибыть, ясно дело! От колдовства всякого, да порчи, да ворожейства чёрного молодых оборонить. Уж это как водится…
— Казачье слово дадено, будет вам сам Иловайский, — значимо кивнул старый денщик. — А только вот вам и моё обещание: ежели завтра с утра характерника нашего живым да здоровым не возвернёте, сам приду да вам обоим башки поотвертываю, на шеи пустые вёдра надену и скажу, что так и было! Ясно ли, мужики?
— Ясно, дяденька… — по-овечьи проблеяли парни, прекрасно понимая, на что подписались, и ни минуты не сомневаясь в возможностях Прохора исполнить озвученное.
Поэтому, когда я к ним вышел, ребятишки вели меня за ворота едва ли не под ручки, не дай бог, споткнусь или в темноте о плетень щёчку расцарапаю. Свои тревожные предчувствия я гнал прочь. Да и что, по сути, такого уж трагичного может произойти на простой крестьянской свадьбе? Другое дело вот на царских или дворянских свадебных церемониях, это да, там не той ногой ступил, не столько снопов уложил, не так хлеб разрезал, не в той песне запнулся и… всё! На свадьбе ставь жирный крест, несчастье молодых до старости преследовать будет, а виновного в любой мелочи как минимум на кол или на бессрочную каторгу под Нерчинск в дальнюю Сибирь, моржей с тюленями венчать…