Обойденные
Шрифт:
– Этот агнец кроткий в стаде козьем,- шептала Долинскому Аксинья Тимофеевна, указывая при всяком удобном случае на печальную Юлию.
– И нет достойной души, которая исторгла бы этого ангела,- говорила она в другой раз.- Подлые все нынче люди стали, интересаны.
Пятого декабря (многими замечено, что это - день особенных несчастий) вечерком Долинский завернул к Азовцовым. Матроски и Викторинушки не было дома, они пошли ко всенощной, одна Юлия ходила по зале, прихотливо освещенной красным огнем разгоревшихся в печи дров.
–
– спросил ее, садясь против печки, Долинский.
– Нет, Нестор Игнатьевич... некогда мне хандрить; у меня настоящего горя...
Юлочка прервала речь проглоченною слезою.
– Что с вами такое?
– спросил Долинский.
Юлия села на диван и закрыла платком лицо. Плечи и грудь ее подергивались, и было слышно, как она силится удержать рыдания.
– Да что с вами? Что у вас за горе такое?
– добивался Долинский.
Раздались рыдания менее сдержанные.
– Не подать ли вам воды?
– Д... д... да... й... те,- судорожно захлебываясь, произнесла Юлочка.
Долинский пошел в другую комнату и вернулся со свечою и стаканом воды.
– Погасите, пожалуйста, свечу, не могу смотреть,- простонала Юлия, не отнимая платка.
Долинский дунул, и картина осталась опять при одном красном, фантастическом полусвете.
– А, а, ах!
– вырвалось из груди Юлии, когда она отпила полстакана и откинулась с закрытыми глазами на спинку дивана.
– Вы успокойтесь,- проронил Долинский.
– Могила меня одна успокоит, Нестор Игнатьич.
– Зачем все представлять себе в таком печальном свете?
Юлия плакала тихо.
– Полжизни, кажется, дала бы,- говорила она тихо и не спеша,- чтоб только хоть год один, хоть полгода... чтоб только уйти отсюда, хоть в омут какой-нибудь
– Ну, что же, подождите, мы поищем вам места. О чем же так плакать?
– Никуда меня, Нестор Игнатьич, не пустят: нечего об этом говорить,-произнесла, сделав горькую гримасу, Юлия и, хлебнув глоток воды, опять откинулась на спинку дивана.
– Отчего же не пустят?
Юлия истерически засмеялась и опять поспешно проглотила воды.
– От любви... от нежной любви... к... к... арендной статье,- произнесла она, прерывая свои слова порывами к истерическому смеху, и, выговорив последнее слово, захохотала.
Долинский сорвался с места и бросился к дверям в столовую.
– Ос... остань... останьтесь!
– торопливо процедила, заикаясь, Юлия.-Это так... нич... ничего. Позвольте мне еще воды.
Долинский принес из столовой другой стакан; Юлия выпила его залпом и приняла свое положение.
Минут десять длилась пауза. Долинский тихо ходил по комнате, Юлия лежала.
– Боже мой! Боже мой!
– шептала она,- хоть бы...
– Чего вам так хочется?
– спросил, остановившись перед ней, Долинский.
– Хоть бы булочник какой женился на мне,- закончила Юлия.
– Какие вы нынче странности, Юлия Петровна, говорите!
–
– отвечала Юлия с сильным напряжением в голосе.
– Отчего же нет? И отчего, наконец, порядочный человек на вас не женится?
– Отчего? Гм! Оттого, Нестор Игнатьич, что я нищая. Мало нищая, я побирашка, христорадница, лгунья; понимаете - лгунья, презренная, гадкая лгунья. Вы знаете, в чем прошла моя жизнь?
– в лганье, в нищебродстве, в вымаливаньи. Вы не сумеете так поцеловать своей невесты, как я могу перецеловать руки всех откупщиков... пусть только дают хоть по... пяти целковых.
– О, господи! Что это вы на себя за небылицы возводите,- говорил сильно смущаясь Долинский.
– Что это вас так удивляет! Это мой честный труд; меня этому только учили; меня этому теперь учат. Ведь я же дочь! Жизнью обязана; помилуйте!
Вышла опять пауза. Долинский молча ходил, что-то соображая и обдумывая.
– Теперь пилить меня замужеством!
– начала как бы сама с собою полушепотом Юлия.- Ну, скажите, ну, за кого я пойду? Ну, я пойду! Ну, давайте этого дурака: пусть хоть сейчас женится.
– Опять!
– Да что же такое! Я говорю правду.
– Хороший и умный человек,- начала Юлочка,- когда узнает нас, за сто верст обежит. Ведь мы ложь, мы, Нестор Игнатьич, самая воплощенная ложь! говорила она, трепеща и приподнимаясь с дивана.- Ведь у нас в доме все лжет, на каждом шагу лжет. Мать моя лжет, я лгу, Викторина лжет, все лжет... мебель лжет. Вон, видите это кресло, ведь оно также лжет, Нестор Игнатьич! Вы, может быть, думаете, шелки или бархаты там какие закрыты этим чехлом, а выйдет, что дерюга. О, боже мой, да я решительно не знаю, право... Я даже удивляюсь, неужто мы вам еще не гадки?
Долинский постоял с секунду и, ничего не ответив, снова заходил по комнате. Юлинька встала, вышла и через несколько минут возвратилась со свечой и книгой.
– Темно совсем; я думаю, скоро должны придти ото всенощной,-проговорила она и стала листать книжку, с очевидным желанием скрыть от матери и сестры свою горячую сцену и придать картине самый спокойный характер.
Она перевернула несколько листков и с болезненным усилием даже рассмеялась.
– Послушайте, Нестор Игнатьич, ведь это забавно
Вообрази: я здесь одна,
Меня никто не понимает;
Рассудок мой изнемогает,
И молча гибнуть я должна.
– Нет, это не забавно,- отвечал Долинский, остановившись перед Юлинькой.
– Вам жаль меня?
– Мне прискорбна ваша доля.
– Дайте же мне вашу руку,- попросила Юлинька, и на глазах ее замигали настоящие, искренние, художественные слезы.
Долинский подал свою руку.
– И мне жаль вас, Нестор Игнатьич. Человеку с вашим сердцем плохо жить на этом гадком свете.