Обожженные языки (сборник)
Шрифт:
И после этого стал держаться от Эрика подальше. Друзья со мной согласились.
Мы ставили палатки и обсуждали его, сравнивая впечатления. Гленн провозгласил Эрика «конченым придурком», потому что он балдеет от бензина и лапает свою сестру за задницу.
Я проболтался, что он лапал ее не только за задницу, добавил историю про котят, и Эрик был официально исключен из наших вылазок и мероприятий.
Пару дней спустя Гленн начистил ему нос. Мы тусили на горе из щебня – его свозили из местных городишек после строительства дорог и сваливали в гигантские кучи, высотой с фонарный столб. Играли в «царя горы»,
Эрик попытался примкнуть к нам в начале августа, в знойный день, когда жар от камней чувствовался даже через кеды. В то лето куча сверху была плоская, образуя как бы площадку, идеальную для наших игр. Мы уже спускали с горы Патрика, по крайней мере, раз шесть, но он резво взбирался обратно. Вдруг ни с того ни с сего на меня набросился Джерри.
– В царских разборках все средства хороши, – сказал он, и я с хохотом скатился вниз. Очухался я уже в канаве, в высокой прохладной траве, от которой весь зачесался.
Тут на велике подъехал Эрик. Мы в изумлении застыли, мрачно наблюдая, как он подошел к основанию кучи и стал карабкаться вверх.
– Не подходи, – с вершины сказал Гленн. – Иди, трахай сестру или развлекайся со своими дурацкими котятами. Ты их сначала трахаешь, а потом убиваешь?
Эрик глазами нашел меня. Я облокотился на гору, поэтому не сполз к нему и типа пожал плечами. Потом продолжил свой путь наверх. Там мы все встали, смотря вниз на Эрика.
Он попробовал взобраться. Гленн заставил его жрать щебень. Они подрались, но Гленн взял верх – игра «царь горы», только взаправду. Он швырнул Эрика вниз на незакрепленные камни, потом стал возить взад и вперед, держа за волосы, пока его лицо не ободралось так, словно он целовал терку для сыра.
– Насколько тебе дороги твои яйца, а, любитель сестренок? – спросил Гленн и пнул его прямо по «хозяйству».
Дыхание Эрика вылилось в резкий вдох. Гленн медленно занес ногу и еще раз, до кучи, пробил в пах. Эрик откатился и, дрожа, лежал у подножия. Потом ему хватило ума похромать домой.
Месть не заставила долго ждать.
На следующий день я отправился к Гленну, надеясь поиграть в футбол. Солнце еще не палило в полную силу над развалюхами в восточном Верноне. Трава в городе повсюду была бурая, жухлая; сухие травинки приставали к потной коже, и все зудело, пока не помоешься.
До этого я никогда не видел, чтобы Гленн плакал. Он был старше. Круче. Возле старого сарая, в узкой полоске тени калачиком свернулся его бигль, Фрэнки, уткнувшись окровавленной мордой в брюхо. Из пустых глазниц шла кровь. Гленн осторожно поглаживал пса. Бока Фрэнки тяжело вздымались, сам он дрожал и поскуливал.
– Что случилось? – спросил я, присаживаясь рядом на колени. – Эрик, да?
В таком маленьком городке выколоть Фрэнки глаза мог только Эрик. Похоже, орудовал он ножом. Небрежно.
– Что делать? – всхлипнул Гленн. – Он выживет?
Я пожал плечами.
Он схватил меня за рубашку и заорал:
– Ты же у нас умник. Ты все знаешь! Черт возьми, что нам делать?
Я спросил, осталась ли у него винтовка 22-го калибра; Фрэнки нужно пристрелить, ведь слепой собаке жизнь не в счастье.
Гленн застрелил пса под крышей сарая; стрелял он в упор, закрыв глаза.
С тех пор спокойная жизнь Эрика закончилась. Гленн травил его, даже когда начались уроки. Школа находилась в Патоке, и детсадовская малышня наряду с выпускниками школы, всего около двухсот человек, учились под одной крышей. Бетонные тротуары всегда были усеяны пятнами от табака. А в каждом классе на белом подвесном потолке расплывались бурые кольца, и каждый раз во время дождя учителя знали, куда подставлять ведра.
Гленн выцепил Эрика в первый день учебы и затащил его в котельную. Молотил по лицу, пока не потекла кровь. Потом плюнул в него. Не прошло и недели, как он применил к Эрику захват, банальный болевой рестлинговый захват, который по телевизору выглядит несерьезно, и вывихнул своей жертве колено. Эрик весь день хромал по коридорам, держась рукой за сдавленную промежность. По-моему, в тот год промежности Эрика доставалось больше, чем до этого футбольным мячам на перемене.
Эрик был слишком тощ и слаб, чтобы дать сдачи, когда Гленн припирал его к стене. Он не убегал. Во время своих вылазок мы удивлялись, сколько грубости может вынести Эрик. Вроде ему даже нравилось. Мы прикинули, что, наверное, он отыгрывается или на своей сестре, или на животных. Мы ржали и с трудом глотали горькое пиво, вкус которого с каждыми посиделками становился немного приятнее.
В сентябре того же года, помню, стою как-то в развилке своего дерева, лезу ради самого процесса. Помню, как хотелось поскорее поцеловаться, чтобы не только Гленн мог хвастаться. Тут из сарая послышались звуки, которые напомнили, что у Эрика был ключ к висячему замку. За нашу короткую дружбу мой сарай стал своего рода клубом, где мы запирались и вдыхали бензин или сбивали из остатков досок фиговые скворечники.
Но сейчас Эрик был не другом, а злоумышленником.
Замок висел на скобе. Я сообразил, что Эрик уже внутри. Осторожно приоткрыв дверь, я увидел его на коленях рядом с маминой газонокосилкой – он сосал садовый шланг.
Сливной конец шланга был вставлен в пластиковый смесительный бачок, который Эрик притащил из дома. Тогда я еще не имел понятия, что такое перекачка, но больше бензин он достать не смог бы никак. Глаза Эрика оказались стеклянными. Но причиной были не пары. Может, печаль. В руках он держал девчачью куклу, такую, с мерзкими соломенными волосами, и голую.
– Смотри, – сказал он.
И я послушался. По-любому я бы его не побил. В свои тринадцать он был высокий и худой. Мне же еще не стукнуло одиннадцать. Он окунул голову куклы в бачок. Зажег спичку. Получился такой здоровенный факел. Эрик рисовался, размахивал куклой, вычерчивая в воздухе пылающие круги, гордый. Пламя бушевало, голова куклы стекала розовыми каплями. Эрик швырнул горящую куклу в стену сарая и потряс рукой, словно обжегшись.
Пылающий пучок горящих кукольных волос порхнул в воздухе одинокой снежинкой, медленно опустился вниз и упал в бензин, выбрасывая сноп пламени.