Обращение Апостола Муравьёва
Шрифт:
– Придётся взрывать…
Апостол кончил махом:
– Какая проблема, я вроде для этого сюда приехал, хотя уже пару месяцев кайлом открещиваюсь.
– И тебя не смущает, – проигнорировал упрёк бригадир, – что у нас нет разрешения на взрывные, а чтоб его получить, надо опять же подкормить инспектора.
– Мне до ср…ки.
– Шустряк, однако, – удивился Виктор Павлович, – тогда собирайся.
Марат не стал спрашивать, куда, вернулся в дом, переоделся. Подозрительными взглядами Колуна пренебрёг, пусть родственники отношения между собой отдельно выясняют. Если бригадир не посвятил
На поселковой покромке возвышался домище, двухэтажная крепость. Тёсовые ворота и двери оказались приоткрыты, горницу стерёг калека в никелированной коляске. Тельняшка придавала убогому ненужную лихость. Зримые двадцать лет чернил кустисто заросший на щеке шрам.
Марат осмотрелся. Если инвалид жил один, непонятно, как он умудрился содержать хоромы в порядке. Виктор Петрович, уняв бас двумя тонами, с преувеличенной вежливостью, перечивший его облику, поздоровался. Калека округлил глаза, в упор осмотрев Марата, затем вяло спросил:
– Кого привёл, Витяй?
Апостол глянул на Мамонтова: вдруг осердится на калеку, но тот перешёл на подробности:
– Свой человек, за него ручаюсь.
– Смотри, братан, я тебя за язык не тащил. Что надо?
– С Лютым хочу перетереть. Скажи – срочно!
– Срочно на парашу ходят. Ты, Витюн, сперва доложи, почему торопка, а я решу, хочет Лютый с тобой базар держать, или нет.
– Дело капитальное, – согласился Мамонтов, без приглашения садясь на свободный стул. Марат остался стоять. – Нанюхал тёплый занорыш. Нужна хлопушка и причиндалы доразу. Вон, – Виктор Петрович указал на Марата, – у меня сапёр новый. Он доложит, что почём.
Инвалид присвистнул, затем продекламировал на память:
– Статья двести восемнадцать. Ношение, хранение, приобретение, изготовление или сбыт огнестрельного оружия, боевых припасов или взрывчатых веществ без соответствующего разрешения – наказываются лишением свободы на срок до пяти лет, – затем безо всякого перехода, добавил, – Вить, у меня ножки непослушные, вылезь на крышу. Захвати ворох соломы, сыпани порошочка, – инвалид протянул Мамонтову медицинскую пробирку, – и зажги. Когда прогорит, пригаси водой и валяй к нам, Лютого дожидаться.
– Мальца можно с собой?
– Бери, ты же за него головой поручился.
Когда по приставной лестнице поднялись со второго этажа на крышу, Виктор Петрович, бросив вокруг осторожный взгляд, пояснил:
– Просвещайся. Лютый, законник, держит общак местных приисков и всего Иркутского края, вор в законе. Слыхивал о таких?
Апостол кивнул. Кто не слыхал о мастистых – разве что впавший в бессрочную кому.
– Ему частка золота, – оправдывался по дороге Мамонтов, – Лютый – крамольник справедливый, со слюды, добытой кайлом, крошки не возьмёт, только с рыжья. А мог бы! Малый на инвалидной коляске – его подручный, тоже лишай не хилый. Через него мы, сердяги, держим связь с хозяином. Иначе никак нельзя.
– Верю, – солидно сказал Марат, хотя воровскую романтику считал больше иллюзией, чем явью. Дома, в Киеве, приходилось рядиться воровской пристяжью, но наивно, по-детски, без грабежа и насилия. Так, бытовая комедия. С ворами, способными держать под собой государственные прииски,
– Положь сено, – вспомнил Виктор Петрович и чиркнул зажигалкой.
Сухота мгновенно вспыхнула. Мамонтов швырнул в огонь горсть порошка. Повалил густо зелёный дым.
– Сигнализация, каждый цвет – своя причина сходки и срочности.
– А зелёный что?
– Кто его знает, может, «честным фраерам позарез нужна взрывчатка», а может, приговор «поставить чижиков на нож».
– Ну, это ещё вопрос, кто кого куда поставит.
– Ты, Марат, зря не дёргайся, подай лучше ведро.
Когда прогорело, Виктор Петрович плеснул воды. Спустились обратно, инвалид встретил в том же положении, зато стол оказался накрыт.
– Лады. Про нас хлёбово? – поинтересовался Мамонтов.
– Правильно мыслишь.
Лютый не заставил себя долго ждать. Час, не более, промучились гости, глотая слюну, когда издали послышался шум мотора. Где-то на высокой скорости шла машина. Шум приблизился, и во двор вкатил новенький «Уазик». Из кабины вышли двое: водитель – здоровяк под стать Марату, и с ним точь-в-точь копия новоиспечённого генсека Горбачёва, но без родового пятна на лбу. Как-никак, смотрящий Иркутска и области собственной персоной. Вальяжный человек.
Марата к столу не позвали. Принесли на подноски тарелку всячины с ломтём хлеба. Трапезничали вместе Лютый, водитель по прозвищу Шмаровоз, калека в тельняшке и бригадир Мамонтов. Беседовали о золоте. Со знанием дела, пускаясь в глубины истории, щеголяя ценами металлов на Лондонской бирже.
– Как кайлится-можется, Петрович? – поинтересовался после высокой политики смотрящий.
– Благодарствуйте, вашими молитвами, – степенно, по-купечески, отвечал бригадир, расслабившийся после зачётной третьей рюмки.
Зачастили дозы. Марат с трудом разглядел на этикетке «Золотое руно». Такого наименования не помнил, но сразу решил, что водка должна быть отменная. Кабы знал её происхождение, вне сомнений попросил бы отведать.
Ещё во времена Хрущёва, а особенно при Брежневе, народ пристрастился к питному пуще прежнего. В ход шло зелье любой закваски и окраса. Даже дешёвые парфумы-одеколоны исчезли, что из сельпо, что из столичных универмагов. Заодно употребимыми стали технологические жидкости. Непутёвые легко путали питьевой этиловый спирт с убийственно ядовитым метиловым. С тем и участились летальные исходы. Статистика прорвалась в прессу, сначала во внутреннюю, а там и в наружную.
Тогда-то и родилась в научных и даже в правительственных кулуарах счастливая идея о водке с чудесными свойствами – чтоб пилась аппетитно, пьянила, но не измучивала похмельем. Такая уникальная удалась. Опробовали сначала на крысах. После предложили добровольцам. Героически опробовали на себе. Результат вышел ошеломляющим. Оказалось, даже неразбавленный концентрат не имел привычного посталкогольного синдрома.
С тем и решились на масштабные испытания. Молва гласила, что цистерну «Золотого Руна» изготовили на спиртзаводе в Кахетии, а разливать погнали на Дальний Восток. И уже в Магаданской области поставили пару плохо доступных районов на эксперимент. В одном районе продавали традиционное пойло, во второй завезли «Золотое Руно».