Обращение в слух
Шрифт:
А эти встали кой-как — и до того ослабленные: друг друга держат, качаются — и пошли.
Я потом говорю: надо было по сотне дать. А то мы хорошо под Новый год заработали. Чего там десятка-то, даже на буханку хлеба не хватит. Ну, ещё кто-то встретился, дал им пятёрочку, они набрали немного, наверное, мож хоть поесть-то. Ой, ну это вообще… Я говорю, прямо слёзы текли не моргамши, такая была кадриль.
VI. Другое мнение о слезинке ребенка
— Ну, Федя? — восторжествовал Дмитрий Всеволодович. — Учимся
Мы тут всё про мора-аль, всё какие-то у нас с вами диле-еммы… А народ вот — не парится! И прекрасно себя чувствует, правда? Синие, в шортах зимой — ну смешно же! Ха-хо-очет…
— Ужасно обидно за этих чёрных ребят, — нахмурилась Анна. — Представляете, Федя: они открыто, со всей душой…
— Причём, — Дмитрий Всеволодович развернулся, — с одной стороны — эти жирные бабы… Ну, а какие они? Мясом торгуют на рынке. Есессно, жирные, в грязных халатах, мордовка эта: «га-га» на весь рынок — а с другой стороны, я себе представляю — молодые чёрные ребята: они высокие бывают, яркие, с длинными ногами-руками — реально красивые!
— Ох, как обидно… какие же свиньи…
— Да нет, — отмахнулся Белявский, — даже не свиньи, а так… простые как две копейки…
— Да-да, здесь я согласен: у неё не было специального умысла оскорбить; здесь скорей простота…
— Нешто святая?!
— Нет-нет, обычная простота, невоспитанность… Вы совершенно правильно говорили, — Фёдор решил не обращать внимания на выпад Белявского, — вы говорили, что русские — в сущности дети… здесь есть невоспитанность и незрелость, вы правы; и обижают других, не подумав, как дети… Но ведь и верят как дети! Страдают как дети…
Вы знаете, — вдруг просветлел Федя, — а ведь здесь важная мысль. Я буквально сейчас что-то понял, существенно важное! Если русские — дети… то, значит, страдания русских — это страдания детей? Получается так?
В своё время, я уже говорил, я делал одну работу о Достоевском.
Для Достоевского ключевая проблема — страдание… Впрочем, всякая философия только тогда, на мой взгляд, заслуживает внимания, когда говорит о страдании человека… Но Достоевский сознательно усложняет и обостряет задачу, и берёт в фокус страдания именно детские. Разумеется, монолог о «слезинке ребёнка»… затем сон Дмитрия Карамазова про «дитё», «чтобы не плакало дитё»…
В моей работе я проводил мысль, что «дитё» — это вообще человек, любой человек, что Достоевский здесь делает универсальное обобщение. Но посмотрите! — всё больше воодушевлялся Федя. — Кто действует в самой последней главе «Карамазовых»? Алексей Карамазов — и мальчики! А «Карамазовы» оказались последним романом, вершиной: значит, в самой последней главе последней и самой главной книги — в ней речь идёт именно о подростках! Именно таких неловких и гордых, как вы, Дмитрий, только что изобразили…
Дальше: что в понимании Достоевского «русские мальчики»? Главных героев, Ивана и Алексея, он прямо так называет. Иван говорит: «Но я одного русского мальчика, Алешку, ужасно люблю». И дальше ещё расширяет! Иван говорит, вот, пожалуйста: «Что в Европе гипотеза, то у русского мальчика тотчас же аксиома. И не только
Но самое главное — дальше! Самое главное в том, что Достоевский смотрел от Евангелия и не мог смотреть никак иначе.
А что в Евангелии сказано о подростке, об отроке, о ребёнке?
«И призвав Иисус отроча…» — то есть отрока, мальчика — поставил его посреди учеников… Один серб показывал мне старинную фреску, или икону… Икону: Господь держит руку у мальчика на голове — причём, знаете, не слегка прикасается, а всей рукой, крепко держит… Поставил «посреде их и рече: аминь глаголю вам, аще не обратитеся…» Если не обратитесь, не переменитесь и не станете как дети, то не войдёте в Царство Небесное. И в другом месте: «иже аще не приимет Царствия Божия яко отроча…» то есть, кто не примет Царства Божия как дитя, не войдёт в Него.
Значит, что получается? Если русские — а вы сами так говорите! — если русские — «дети», «подростки», отроки, «русские мальчики» — значит, русский народ — инфантильный, как вы говорите; простой — значит, всё-таки он получается первый в очереди? Один из первых? Ведь получается так?
— От здорово! — выпучился Дмитрий Всеволодович. — То есть эта грязная баба с «г’овядиной», которая зажимает нос при виде бомжей — и которая ржёт, когда эти люди встают на колени —
— Это её подруга смеялась…
— встают на колени, чтобы поднять с земли эти жалкие десять рублей, которые она побрезговала дать им в руки, — и которая насмехалась над этой чёрной девчонкой — она первая в очереди?! Истинная арийка?
А чёрная девушка, потомок Хама, если не ошибаюсь, которая ей от души рассказала про собственную свадьбу, поделилась с ней радостью, принесла вкусной еды и бутылку — и, между прочим, не пива, а коньяку, — при том, что они с мужем студенты, и, может быть, у неё не очень-то много лишних денег — и главное, что за всей подготовкой, за всеми волнениями не забыла!.. Невзирая на свадьбу собственную — не забыла! — значит, она у вас, эта девчонка, в царство небесное в очереди подождёт? За грязной бабой —
— Ну почему…
— грязной бабой с г’овядиной? Ха-ар-рошая у вас будет компания в царстве небесном!..
— Ну почему обязательно баба с говядиной? — искренне огорчился Федя.
— А кто?! У вас с Достоевским всегда: пока абстрактно — ах русский народ богоносец! а как конкретно — так баба с г’овядиной!
— А чем вам не нравится баба с говядиной? — вступилась Лёля. — Отличная баба. Главное — ровно такая как есть. Простая. Равная самой себе. Это вы всё пытаетесь быть другими, а они все — равны себе, они классные, они живые. Она по-своему классная, негры — по-своему. Это вам не нормально, а им — всё нормально…