Обращение в слух
Шрифт:
Меня не видит.
Иду бегом. У свекрови свет не горит. Я свекрови в дверь: тук-тук-тук! Она спит.
Я говорю: «А где Генка?»
Она: «Ой, да я не знаю…»
Я говорю: «Как это так? вы мать, он забрал к вам ребёнка — не знаете? А ребёнок где, Слава?»
Она: «Да он с Ольгой» (это значит, с золовкой, с его сестрой).
Золовка рядом жила. Захожу к ней — ребёнок мой ползает. Ну, в нормальном состоянии, накормлен, всё. Я говорю: «Генка где?»
Она: «М-м-м, м-м-м…»
Я говорю: «Как это так! Где
«Ну, я не знаю…»
Я говорю: « Хорошо. Собирай ребёнка!»
А чтобы оттудова мне уйти — уже поезда никакого нету, — мне нужно идти пешком час. Ноябрь месяц. Я ребёнка побыстрей одеваю, как смогла — одни штанишки не успела одеть, я говорю: ничего, на ходу… И от дома где-то прошла с полкилометра. Шла как? Быстрей-быстрей.
А чтобы перейти речку — обязательно через мост. А когда поезд идёт, то нужно стоять ждать, пока поезд пройдёт, а потом уже идти. И перед тем, чтобы мне заходить на мост — идёт поезд. Я стою — и из-за угла, из леса он выскакивает. Он домой пришёл — меня нету. Ему сказали, что я взяла… значит, я пошла пешком… и он меня догнал!
Он у меня ребёнка выхватывает и берёт меня прикладывает на железную дорогу… ( плачет) На рельсы кладёт!.. к поезду… ребёнок… Ребёнок помнит всё до сих пор… Наливайте водички, да…
( пьёт)
Ну что? я женщина, как говорится… Что я могла против мужика устоять… или удержать… Конечно, он у меня ребёнка отор… отобрал. И ушёл. Как говорится, жизнь дороже… Ребёнок тоже… Но здесь было выбирать — или жизнь, или как хочешь… Конечно, он забрал ребёнка обратно — а я своей дорогой. Пошла с крокодильими слезами.
Вот не знаю, я сколько раз говорю: если был бы какой-нибудь журналист — и описать о моей жизни, моей судьбе — это просто мрак! Я так и называю: не жизнь, а мрак. Никто не поверит, что может быть такое. Что человек выдерживает такие испытания…
Значит, это всё было в ноябре месяце.
Потом мы снова ругалися, и никакого он, как говорится, отношения не поддерживал.
Двадцать второго декабря… какой день недели был, я не помню сейчас, но двадцать второе декабря — это точно. Он пришёл с работы, заходит в этот сарай, где мы жили, и говорит: «Собери мои вещи».
Я говорю: «Тебе надо — ты и собирай. Пожалуйста, полки свободны, все твои вещи лежат».
Я пошла, позвала хозяйку, чтобы было всё при свидетелях.
Она пришла, говорит: «Ген, ну как же тебе не стыдно! Ты посмотри, какая она у тебя хозяйка: что поесть приготовить, что постирать, что убраться… Уголь сама выписывала — привезла, дрова сама выписала — привезла… Ты дрова не таскал, она сама всё на свете перетаскала…
Ну, он собрал вещи, она думала, что всё — а он ждал, когда она уйдёт, чтоб забрать деньги. Денюжки-то в коробочке лежат же! Там было четыреста десять рублей. Это большие деньги.
Хозяйка ушла, он: «А деньги?»
Я говорю: «Дели пополам».
А он говорит мне: «Ещё-ё не хвата-ало!»
Достаёт эту коробочку, четыреста рублей забирает — десять рублей мне оставляет. Я говорю: «Ты что, с ума сошёл? Мне нужно жить с ребёнком, мне двадцать рублей только нужны заплатить за жильё!»
А он говорит: «Я знаю, ты женщина крепкая, сильная — выкрутишься!»
А? Хорошо?!
Хорошо…
Но вот так появился сын у меня.
После этого на Новый год я беру отпуск и приезжаю сюда в Успенское. Приезжаю, сестре всё рассказываю, а она говорит: «Ну и чего ты? Живёшь ты в сарае: ни дома у тебя, ничего. Давай, — говорит, — у нас санаторий Четвёртого управления, съездием туда в отдел кадров: может, тебя возьмут поваром?»
И мы едем четвёртого января в отдел кадров. Мои данные все записывают, и я еду домой.
И семнадцатого марта приходит мне вызов отсюдова из Четвёртого управления!
Это был семьдесят ровно восьмой год. Семьдесят восьмой год. Мне приходит вызов, что «мы приглашаем вас на работу», что «вам в течение трёх лет обеспечено жильём-квартирой, а ребёнку предоставлено место в детском саду».
Я два дня хожу, а в душе вот играет такая жизненная… «Что делать? Ехать? Не ехать? Как?..»
Ребёнок, тем более, маленький, это тоже, как говорится… Как жизнь пойдёт?..
И девятнадцатого марта у меня день рожденья. Там в столовой накрыли стол, посидели, всё, от души, всё на свете.
И у меня была Харченко такая, дай бог ей здоровья, Надя. Надежда. А отчество забыла.
Она говорит: «Галь, я не пойму — у тебя чего-то не то».
Я говорю: «Надь, я не знаю, как быть, что мне делать и с кем посоветоваться».
Она: «Давай выкладывай, что случилось».
Я говорю: «Надь, слава богу, ничего не случилось, но ты знаешь — меня приглашают на работу в Москву».
Она: «И что ты?»
Я говорю: «Я не знаю, как быть».
Она мне говорит: «Ты с ума сошла? Брось всё, собирай манатки и поезжай! Если вдруг там не получится у тебя — я всегда тебя на работу обратно возьму». И вот эти её слова.
Я говорю: «Надь, спасибо тебе!»
И вот я приехала сюда — и отработала здесь двадцать три года поваром.
Кухня — мы находились в подвале: окошечко вот такого размера — но высоко, только свет пробивался. Мы работали с четырёх утра и до девяти вечера. Начальство приходило, требовало с нас. Нас гоняли за всё.