Обращенные
Шрифт:
— О, Солдату это не нужно.
— Солдату не нужно облегчаться? — переспрашивает отец Джек. — Так-так… Вы его обратили?
— Хм-м… Да.
— Зачем?
— Вообще-то, я не люблю собак как таковых, — отвечаю я. — Без обид, Иуда. А вот щенков просто обожаю.
— Расскажите мне про него, — отец Джек произносит это с такой тоской, что становится ясно: он очень, очень многого не договаривает. Ясно, он хочет, чтобы я попросил его не говорить об этом. Он хочет, чтобы я задал вопрос. Думаю, он уже знает — это не исключено. Полагаю, на самом деле это посягательство на попытку рассказать самому,
— Думаете, стоит рассказывать?
Отец Джек кивает.
— Профессиональное?
— Грешен, — отец Джек вздыхает. — Карма. Или судьба. Я был как ребенок. И пообещал себе, что никогда не буду…
Я останавливаюсь. Как вкопанный. Я все еще слышу Исузу, которая незримо составляет мне компанию. И я моложе, сильнее, выше, чем отец Джек.
— Существенный вопрос, — говорю я, лязгнув зубами.
— Давайте.
Да, если бы у меня был автомат — возможно.
— Вам хотя бы когда-нибудь… — и я имею в виду именно «когда-нибудь», — удавалось это осуществить?
Отец Джек взвешивает вопрос.
— Почти, — говорит он. — Вот каким образом я узнал правду. Но нет. Я просто позволяю себе все удовольствия, которые можно доставить себе отказом от своих желаний.
Ветер. Деревья. И далее по тексту.
— Я не знаю, стоит ли мне придерживаться этого принципа, — продолжает отец Джек. — Но, по-моему, мне повезло. Мир изменился. Нет детей, нет проблем… — он выдерживает паузу. — Все определяет выбор времени.
Ветер усиливается. Деревья шумят громче.
— В этом есть еще один плюс, — говорю я. — Думаю, мне не придется убивать вас или сделать с вами что-нибудь еще.
— Спасибо, — отвечает отец Джек.
— Да не за…
В обычной ситуации непрактикующий священник-педофил с клыками и легкой склонностью к суициду вряд ли возглавил бы список кандидатов на должность моего доверенного лица. Уверен, среди американцев иностранного происхождения можно найти персонажей не столь отталкивающего свойства.
Вот вам пример: квакер-нацист, по совместительству шаман. Или мелочно-дотошный стилист-парикмахер, страдающий неврозом навязчивых состояний. Или даже почтальон с недержанием речи, который трещит, как бомба с часовым механизмом, и практикует мошенничество с использованием фальшивых данных и арендой абонентских ящиков. Все они представляются мне менее сомнительными типами, не так напрягают, и связываться с ними не так опасно.
Но позже я понял, что нахожусь в том же положении, что и отец Джек. Ну, не совсем, конечно… Но положение доброжелательного вампира вполне можно соотнести с положением отца Джека. Я — вампир, поселивший у себя смертного, которого решил растить, вместо того, чтобы убивать. Но даже при том, что я испытываю самые нежные чувства к моему маленькому внедорожнику, даже при том, что моя жизнь станет пустым местом без этого существа, при определенном освещении я ничего не могу с собой поделать: я вижу слабо пульсирующие вены на ее шейке. Она рисует, лежа на животе, смахивает прядку, упавшую на лицо, заправляет ее за ухо — а я рядом и смотрю на ее шейку, такую беззащитную.
— Ты куда? — спрашивает Исузу.
— Забыл купить газеты, — говорю я. — Присматривай за домом.
И отправляюсь следом за своей тенью туда, где
— Как дела, мальчик? Как жизнь?
— Молодец.
— Хороший мальчик.
— Так значит, вас потянуло на азартные игры? — спрашивает отец Джек.
Азартные игры. Это мой эвфемизм. [54] Суррогатная склонность, в которой я признался, состояние, которое можно соотнести с состоянием отца Джека. Нет необходимости делать вещи сложнее, чем они есть.
54
Слово или выражение, которое употребляется вместо грубого или запрещенного.
— Потянуло.
— Присаживайтесь, — говорит отец Джек. — А я чего-нибудь подогрею.
Глава 11. Любимец без недостатков
— А почему ты назвал его, как меня?
Это первое, что Исузу хочет знать после того, как церемония знакомства завершена. Вопрос вполне правомочный, хотя я ожидал несколько иной реакции, когда принес домой черного щенка-лабрадора, недавно обращенного и с бантом на шее. Я ожидал чего-то большего — чего-нибудь вроде объятий, но последнее время она отмеряет их строго определенными дозами, равно как и хихиканье. Единственное, чем она, кажется, не манкирует — предложения, которые представляются неопределенно обличительными и имеют тенденцию заканчиваться вопросительным знаком.
— Потому что у него тоже большие ноги, — говорю я, предъявляя ей лапы Солдата в качестве доказательства.
— Но это мое имя, — не уступает Исузу.
— Клянусь тебе, я вас не перепутаю. Вопрос улажен?
— Но это мое имя, — повторяет она.
Ее кулачки сжимаются с такой силой, словно она пытается удержать то единственное, что является ее неотъемлемой собственностью.
— Твое второе имя, — уточняю я, разочарованный тем, что дело приобретает такой оборот. — Которым тебя все равно никто не называет.
— Но это все равно мое имя.
Ее кулаки начинают дрожать; она поднимается на цыпочки, словно готовясь издать вопль.
— И имя Солдата, твоей собаки, — я нажимаю ей на макушку, возвращая ее ступнюшкам горизонтальное состояние. — Видишь бант? Это подарок.
Пауза.
— Это тебе.
— Я его ненавижу.
Это неожиданное заявление выбивает меня из колеи, и я просто не знаю, что сказать. Остается только проверить у себя наличие каких-нибудь телепатических способностей, которые могли бы меня спасти.
«Солдат, — думаю я, — лизни ребенка в нос. Сейчас же».
Бесполезно.
«Солдат? Сигнал получен? Возможно, от этого зависит твоя жизнь».
Но Солдат только вытягивает перед собой свои огромные щенячьи лапы, позволяя им скользить по деревянному полу. Он кладет свою огромную щенячью голову между лап, а потом приподнимает брови — движение, которое заставляет меня задаться вопросом: может быть, он тоже пытается послать мне сообщение? Что-нибудь вроде «заберите меня отсюда».