Обращенные
Шрифт:
Я думаю только о том, чтобы оставить Солдата на прилавке и сделать ноги из этого магазина. В чем меня можно обвинить? Ясно, что не в краже. Скорее, в демпинге. Я заплатил наличными. На чеке нет адреса. И они могут просто перепродать Солдата кому-нибудь, у кого дома нет дышащей, жующей игрушки. Прилавок напоминает край над бездной, в которой хохочет ад.
Нетрудно представить, как это выглядит. Кто-кто, а дьявол может смеяться.
— Вы хотите, чтобы я дал вам лейкопластырь? — спрашивает продавец, после чего следует новый приступ хохота.
— Прекрасно, — говорю я.
Он смеется.
— Прекрасно, —
Я напоминаю себе, какова альтернатива: цепь, дерево, солнечный свет. И Солдат не виноват в том, что я сделал глупость. Нет никакой причины, по которой он должен нести за это наказание.
И я делаю ноги. Я оставляю Солдата на прилавке, за которым продавец совсем заходится смехом.
Я бегу. Я бегу, черт возьми, прямым ходом к другому моему любимцу. Обратно к тому, в кого я вложил столько чувств. К тому, кого я не смог бы отдать, даже если бы хотел.
— Готово, — объявляю я, с пустыми руками входя в дверь.
Исузу сидит на кушетке, смотрит телевизор. Шоу Маленького Бобби Литтла. Она упирается локотками в колени, ее подбородок покачивается в колыбельке из двух кулачков.
— Класс, — говорит она, не отводя глаз от экрана.
Я сажусь рядом, убираю непослушные волосы у нее со лба.
— И что у нас поделывает Бобби?
— Играет на расческе, — говорит Исузу.
— Хорошо у него получается?
Но Исузу только пожимает плечами и таращится в телевизор.
Глава 12. Шлепни Джека
Мы играем в любимую карточную игру Исузу, когда мою вселенную сметает один-единственный чих.
…а-а-ап-чхи.
Никаких заглавных букв. Никаких восклицательных знаков.
Носик у Исузу, как у эльфа, и звук, который он издает — это не чих, а маленькое вежливое извинение за него. Причиной может быть пыль, которую мы снова и снова поднимаем, пытаясь прихлопнуть пресловутого джека. А может быть, прядка ее волос, выбившаяся от усилий, которых потребовали эти шлепки, хихиканье и перемешивание карт на ее стороне стола, когда я снова позволяю ей победить. Возможно, эти вредные волоски щекочут ей нос, заодно раздражая нервные окончания, заставляющие чихать.
А может быть, это первый признак того, что моему сердцу придется заплатить за свою самонадеянность. Я не потеряю Исузу из-за своих приятелей или соседей. Нет. Я потеряю ее из-за того, с чем мы разучились бороться. Из-за болезни. Из-за чумы. Гриппа. Насморка, который перестал быть обычным явлением. Вампиры не болеют. Мы не нуждаемся в докторах и лекарствах. Вещи, которые убивают нас, делают это быстро; мы не задерживаемся в состоянии некоей обратимой биологической неопределенности. Чтобы оставаться здоровым, мы практикуем профилактические меры — избегать, предупреждать, воздерживаться. Мы двигаемся чуть ниже предельной скорости — я имею в виду тех из нас, кто не переживает кризис середины жизни. Мы точно знаем, когда солнце садится и когда встает.
В крайнем случае, мы можем переждать день в непроницаемых для солнца багажниках наших автомобилей — в тесноте, да не в обиде. И далее в том же духе. Такова наша система здорового образа жизни. Это наша утренняя гимнастика и кардиодиета.
Исузу вытирает нос запястьем, ее рука под ее носом, с сопением втягивает воздух и сбрасывает
Растерявшись, я забываю о том, что надо повременить с ударом, забываю, что должен контролировать свои рефлексы. В итоге моя рука падает и накрывает карту на несколько ударов сердца раньше, чем ладошка Исузу покрывает мою. Ее глаза расширяются. Она даже не заметила, как я двигаюсь. В следующий миг ее глаза уже плотно зажмурены, голова запрокинута, рот превращается в подобие кукурузного колечка, из которого вырывается несколько вступительных «ах»…
И затем разрядка в форме нового «… пчхи».
Наши руки обрызганы, как и карты, которые разлетелись в разные стороны. Я смотрю на бисеринки теплой влаги, алмазами усеявшие тыльную сторону моей ирреальной, слишком белой руки. В центре чистое пятно в форме руки Исузу — оно осталось, когда сама рука была убрана, чтобы снова вытереть нос.
— Ты должен сказать «Благослови тебя господи», — сообщает она.
Я все еще отхожу, словно получил кирпичом по голове.
— Мне очень жаль, — бормочу я.
Потому что мне действительно жаль — так невероятно, отчаянно жаль, что мое сердце готово остановиться.
Исузу больна.
Исузу больна — в мире, который благополучно не страдает наличием больных маленьких девочек.
— Мне очень жаль, — снова повторяю я, потрясенный своей внезапной бесполезностью. Исузу больна, и я понятия не имею, что с этим делать. — Благослови тебя господи, — добавляю я по ее просьбе, надеясь, что Он все еще слышит меня.
Я молюсь, чтобы Он не перестал отвечать на мои телефонные звонки.
Я знаю, что сделал неправильно. Я знаю, что был нехорошим. Я знаю, что нарушал Твои глупые заповеди. Я знаю, что перестал приходить на наши глупые еженедельные встречи. Но, знаешь, последнее время Твоя великая угроза не казалась такой уж великой. Почему Ты сделал это с маленьким ребенком? Решил добраться до меня через нее?
О да, это по-мужски!
Почему бы Тебе не выбрать кого-нибудь в Своей весовой категории?
Я смотрю на Исузу. Которая делает нечто такое, чего никогда не делала прежде. Она пихает все обрызганные карты, которые я выиграл, на мою сторону стола. Она успевает собрать примерно половину, когда останавливается, чтобы снова чихнуть и вытереть нос. Потом закатывает свой сопливый рукав и протягивает мне кисть, готовая принять наказание за свою медлительность.
— Подожди, подожди, — торопливо произносит она. И зажмуривается. — О'кей, — она изо всех сил вытягивает свою ручонку.
Теперь эта ручка выглядит так, словно вырезана из кости — никаких суставов. Она остается в таком положении достаточно долго, после чего, наконец, снова открывает глаза. Сначала один, потом другой.
— Марти? — спрашивает она. — Что-то не так?
Конечно, она горит. Вся. Когда я кладу свою холодную ладонь на ее горячий лобик, то понимаю лишь одно: «горячо». Но любой вампир чувствует это при первом прикосновении к смертному, прежде чем начнется теплообмен, прежде чем я начну чувствовать его как продолжение самого себя. У нее высокая температура — но насколько высокая? Вот в чем вопрос. И вот я сижу тут как придурок и пялюсь на свою порозовевшую ладонь, которая понемногу остывает и бледнеет.