Обращенные
Шрифт:
— Твит знала, что прикрывает тебя? — спрашиваю я, уже зная ответ… или, по крайней мере, думая, что знаю.
— Не думаю, — отвечает Исузу, честно поломав голову над этим вопросом. — Правда, она начала что-то просекать.
— Хотелось бы знать, почему ты ее больше не увидишь, — говорю я — думаю, достаточно громко.
— Скорее уж «почему левой ноге всегда доставалось больнее — откликается Исузу.
Она приподнимает махровое полотенце на несколько дюймов выше и демонстрирует ногу, о которой шла речь. Больше парных ранок и только одна «усмешка». Только одна маленькая
И мое сердце просто берет и проворачивается вокруг собственной оси, и тормоза уже не работают. Я поворачиваюсь к Роз, ища у нее защиты. Моя нареченная, мой якорь спасения, символ надежды, моя возлюбленная, мой…
… Мой бог!
Она только отвела взгляд!
В моем сердце нет ничего, кроме яда. Яд. И картины. И только один вопрос:
— Ты знала?
Это я спрашиваю у Роз. И Роз спрашивает меня:
— Ты имеешь в виду, что сам не знал? Господи Иисусе, Марти… Что они, по-твоему, делали? Играли в куклы?
Ух. Ладно. Что-то типа того.
— Ух, — говорю я. — Ладно…
— Она просто выросла. Уже.
Глава 27. Экстремальный секс
Твит не из тех, кто в последний момент начинает колебаться.
Она вкусила крови страха, сладкого сока смертельной паники. Так что это было не любопытство — по крайней мере, не в этом отношении. Вдобавок, они знали друг друга, и ни один не смог бы по-настоящему напугать другого. Угрожающий выпад воспринимался бы как шутка. Поверьте мне, я знаю, о чем говорю.
Я этого не учел, я этого не вычислил, я даже не предполагал — что у любви может быть аромат крови, как и у страха. Любовь, привязанность, честное, чистосердечное доверие, искренность, которые вы чувствуете перед лицом потенциальной опасности, — все они дают о себе знать. Вы чувствуете их у себя в крови так же, как в выражении лица, слове, случайном жесте.
— На вкус это как поцелуй в лоб, — Роз приводит слова Твит.
Она делает это, чтобы объяснить, оправдать. Она не знает, что одно описание этого процесса разбивает мне сердце — снова и снова.
— Вижу, — откликаюсь я, прокусывая себе губу, снова преданный собственной кровью, которая в течение секунды или двух стекает у меня по подбородку, после чего ранка заживает.
— Не надо так, — шепчет Роз, прижимая свою сложенную чашечкой ладонь к моему загривку и прижимая лоб к моему.
— Как именно? — спрашиваю я, отстраняясь.
Сейчас Исузу ушла, ушла через дверь, которую я открыл для нее. Снаружи холодно, и дыхание выдаст ее, но и я замерзаю внутри — мне даже холоднее, чем было несколько минут назад, и я нахожу, что мне трудно об этом беспокоиться. Так или иначе, у нее есть мобильник. Бобби, или Джимми или Дикки — как его там, блин, — подъедет к парадной, дважды посигналит и будет держать переднюю дверцу своей машины открытой, пока Исузу бежит в своих темных очках, задерживая дыхание. И они умчатся в закат — закат луны.
Роз смотрит мне в глаза — и, клянусь, судя по ее губам, она вот-вот выйдет из себя.
— Слушай, — говорит она, снова кладет ладонь мне на загривок, но на этот раз нажимает со всей силы.
— Ты не должна…
— Я это делаю, — настаивает Роз. — Думаю, что делаю.
Она некоторое время молчит, затем продолжает.
— Они позволяют людям, которых ты знаешь, и людям, о которых ты никогда не слышал, делать вещи, о которых ты не хочешь знать — по одной простой причине, блин: потому что им это понравилось. Даже если это опасно. Даже если это глупо. Но, знаешь ли, это их выбор.
— Ты на самом деле не…
— Заткнись, — бросает Роз и продолжает снова. Она говорит со мной как с идиотом, и я начинаю чувствовать себя соответственно. — Есть одна вещь, которую девочки не делают: они не говорят об этом своим отцам. Знаешь, почему?
— Не хотят получить по заднице в ближайший вторник?
— Нет, — возражает Роз. — Потому, что они любят своих отцов. И понимают своих отцов. И они не хотят, чтобы их отцам было больно — как тебе сейчас.
Где женщины этому учатся? По каким-то книжкам? Можно собрать эти книжки и сжечь?
— Помнишь, ты спросил меня, сколько любовников у меня было?
Я киваю.
— А помнишь, что я тебе сказала?
— «Это мое личное дело»?
— После этого.
— «Ни одного», — говорю я. — Ты сказала «ни одного»… «теперь — ни одного».
— Точно, — отвечает Роз. — Я отвечала тебе не под пыткой, в отличие от Исузу. И некоторые вещи лучше всего оставлять невысказанными.
Я молчу. Кусаю губу. Открываю рот. Закрываю. Открываю снова.
— Может, хватит надо мной издеваться? — спрашиваю я, уничтоженный под ноль смертельно точным попаданием в самое мое эго. — Что, их было так много?
И не скажу наверняка… но судя по тому, как свет скользнул по черноте ее глазных яблок, я могу поклясться, что она возвела очи горе.
До сих пор мы с Роз никогда не делали этого в моей квартире, но теперь делаем. Это секс в экстремальных условиях. Это означает: вы занимаетесь любовью потому, что если не будете заниматься любовью, то через двадцать четыре часа вы перестанете быть парой. О нет, вы не разбежитесь ни с того ни с сего, но процессу будет дан старт. Несколько семян негодования, упавших в трещину на тротуаре — и довольно скоро он будет расколот, образуются выбоины, и ухабы серьезно затруднят вашу поездку.
Между прочим, если кто-то прерывает вас, когда вы занимаетесь любовью в экстремальных условиях… черт возьми, это только придает ситуации дополнительную остроту.
— Ты слышал? — спрашивает Роз несколько приглушенно, поскольку моя шея находится в непосредственной близости к ее губам.
— А?
Но прежде, чем она успевает повторить, я уже слышу. Стук. Странно басовитый стук, словно кто-то стучит в дверь, но гораздо ниже, чем полагается.
— Твит, — говорим мы оба вместе и добавляем — возможно, потому что получается в рифму: — Й-йетит…