Обращенные
Шрифт:
Я вздыхаю, мои царапины затягиваются, я натягиваю одежду. Босиком выхожу из спальни, пересекаю гостиную и подхожу к входной двери.
— Мы трахались, Твит, — сообщаю я, распахивая дверь. — Что тебе?
Но это не Твит.
Это Исузу, на четвереньках, ладонь с плотно сжатыми пальцами прижата к шее. Между пальцами течет кровь, след тянется в прихожую, окрашивая стены здесь и там пятнами в форме действительно очень маленьких ладошек. Очень узких. Очень аристократичных. Очень… неживых… ладоней.
— Боже милосердный…
— Помогите…
— Господи…
— …мне…
— Скажи
— Это… — пытаюсь ответить я, втаскивая Исузу внутрь и захлопывая дверь. — Это не… — я делаю еще одну попытку, запирая дверь на все замки.
— Это не что? — Роз входит в гостиную, вызывающе голая, демонстрируя все, чего никогда не будет у нашей предполагаемой злоумышленницы.
Но ей не требуется много времени, чтобы признать ошибку.
— Срань господня! — ахает она. И оказывается рядом с Исузу прежде, чем успевает закончить фразу. — Черт подери, что случилось?
Как будто это еще не очевидно. Остается только узнать, как и кто.
— Его нет дома, — бормочет Исузу. — Он не отвечал на звонки.
— Вот здесь, — говорит Роз. — Прижми.
Она прижимает мои пальцы к зияющей ране, потом уходит и возвращается с иглой и нитками. Пока она трудится, зашивая рану — похоже, она делает это не в первый раз, — я замечаю то, что сначала принимаю за особенно отвратительный сгусток, прилипший к свитеру Исузу. При ближайшем рассмотрении я понимаю свою ошибку. Нет, это не сгусток. Ухо — вот что это такое. Я отбрасываю локон ее волос, сначала слева, потом справа. Ухо на месте. Второе тоже.
— Ладно, по крайней мере, ты получила на память…
Я делаю паузу. Прочищаю горло.
— …трофей, — произношу я, отдирая ужасную вещь от ее свитера и исследуя порванные края в поисках признаков регенерации.
Обычно со столь маленькими частями тела подобного не происходит, но бывает, что из них можно вырастить кое-что полезное. И я вполне уверен: в месте отрыва уже появилось немного новой плоти — белая тестообразная масса, немного липкая. Я соображаю, что ухо надо поместить в емкость с небольшим количеством крови, тогда мы сможем вырастить маленький портрет преступника — что-то вроде фоторобота для полиции.
— Сможешь его опознать?
Задача.
— Ее, — поправляет Исузу.
— Это надо понимать как «да», — говорю я, стискивая проклятую вещь в руке до тех пор, пока весь сок из него не вытекает.
— Попробую с этим поработать, — напоминает нам Роз, делая новый тугой стежок.
— Извини…
— Извини…
— Ш-ш-ш…
— Ее.
— Что?
— Ты сказала «ее». Человек, который на тебя напал. Это была «она», а не «он». Она была она.
— Я говорила?
— Да.
— Хм-м-м…
— И как это понимать?
— Никак, — отвечает Исузу. — Просто «хм-м-м».
— Можешь ее описать?
— Зачем?
Хм-м-м… Вообще-то предполагался прямой ответ: или нет, или да. Предположительно «нет».
— Что значит «зачем»?
— Зачем тебе знать, как она выглядит?
— Затем, что ты это знаешь, — отвечаю я. — И я смогу…
— Преподать Твит урок, — говорит Роз, заставляя нас обоих обернуться.
— Извини?
— Как
— Я просто удивляюсь, каким образом эта маленькая уродина добралась до твоей шеи.
— Она застала меня врасплох — ткнула меня головой в живот, а когда я разгибалась, навалилась на меня, — говорит Исузу. — Но откуда ты знаешь?
— Оттуда, что я тебя зашивала, — отвечает Роз. — Следы укуса слишком маленькие, чтобы их мог оставить взрослый.
Она умолкает, чтобы сунуть в рот воображаемую сигарету, чего она не делала, начиная с тех пор, как мы начали встречаться. Выдувает струйку воображаемого дыма.
— Вдобавок, ты сделала этой сучке гадость. И она должна была отплатить тебе, рано или поздно.
— Я никого не хотела обидеть, — возражает Исузу. — Ты же знаешь, верно?
«Само собой. Отлично», — думаю я, и это выглядит так, словно мой мозг дистанционно управляет губами Роз.
— Само собой. Отлично, — говорит она, тем же самым тоном — «какая же ты засранка», каким я произносил это мысленно.
«Нет, правда», — думаю я, нацеливаясь на Исузу, потому что сейчас ее реплика.
— Нет, правда, — говорит она.
Я смотрю на Роз, моргаю, думаю: «Сука». Я смотрю на Исузу, моргаю, думаю: «Супер-сука. Мега-сука. Сука в квадрате».
— Ага, — вздыхает вместо этого Роз. — Ага, знаю.
Она добродушно похлопывает Исузу по плечу, отчего та вздрагивает и прижимает ладонь к недавно зашитой ране.
— Больно, блин, — цедит она сквозь зубы. — Мне, вообще-то, еще больно…
— Ох, господи, — отвечает Роз, прижимая пальцы к губам. — Извини. Я все время забываю, как долго у вас все заживает, ребята, — добавляет она и награждает меня выразительным взглядом.
Раны Исузу неприятные, но не опасны для жизни — или после-жизни. Но они дают мне пищу для размышлений. До сегодняшнего вечера мне представлялось, что именно я буду тем, кто обратит ее, когда наступит время. Что я буду первым и единственным, кто вкусит ее смертной крови. Я представлял, что сделаю это нежно, как отец целует дочь в день ее свадьбы. Есть совет, правила, которые ей уже известны, список вещей, которых она больше не должна бояться — теперь, когда она перестала быть добычей. Я выбрал бы внутреннюю сторону запястья — нейтральная территория, но территория, всегда видимая владельцу, последний шрам, который когда-либо появится на ее теле, постоянное напоминание о том, кто на самом деле был более-или-менее отцом. Если не кровным отцом, то отцом по крови, от которого она получила свои новые глаза и новую улыбку.
Теперь я стою у черты, о существовании которой даже не догадывался. Если я решу не обращать ее, позволю ей оставаться смертной и закончить свои часы в этом состоянии — из злости, скажем, или из чувства, что меня предали — у нее есть резервные копии, готовые выполнить работу за меня.
Хорошо, может быть…
Вот еще один вопрос, которым я начинаю задаваться. Возможность появлялась много раз — с Твит, с мистером Как-его-там, — возможность, которая покрыла моего маленького Солдата созвездием шрамов. И каждый из шрамов — ответ «нет».