Обратная сторона
Шрифт:
Так продолжалось, наверное, месяц. Мы, домашние, уже с потерей смирились. Но только не аист. Однажды он взлетел высоко-высоко, прижал крылья и камнем упал на каменный двор.
Я к нему подбежала. Из разбитого клюва текла кровь, а в глазах стояли слезы…
С тех пор у меня появилась мечта: я всей душой захотела, чтобы меня любили так, как любил этот аист… Какая наивность!
Этот край мне нравится еще из-за гор и водопадов. Однажды в горах при свете костра и пьянящем запахе разнотравья мне пришла мысль, что я по жизни иду с чересчур выпрямленной спиной. Каждый день, каждый миг, что отражается
По приезде в Тюмень мне стало невероятно одиноко, к тому же начали появляться симптомы серьезного приступа.
Недолго думая, я пошла пешком в направлении первой городской несанкционированной свалки.
Мне повезло. Гриша был дома, хотя домом наспех сколоченный барак назвать довольно трудно. Старенький плюшевый мишка лежал на валявшейся у входа деревянной двери, наполовину заслоняя собой яркую надпись «Туалет Ж». Гриша сидел спиной к ромашковому полю. Судя по всему, он что-то увлеченно мастерил, потому и не услышал моих шагов, а увидев меня, радостно закричал:
— А, принцесса! Молодец, что пришла в гости! Заходи, садись, пожалуйста, вот сюда. Садись же, не стой — в ногах правды нету, ну же! — и уверенным жестом показал мне на трехногий стул.
— Здравствуй, Гриша, — грустно сказала я. — Ну как твои мечты?
— А-а, что там мечты! — махнул он рукой. — Есть одна мечта, которая, как я понимаю, никогда не сбудется. И от этого «никогда» временами такая тоска охватывает, что хоть в запой уходи, чтобы мозги задурманить хотя бы на время! — Гриша схватился за голову так, словно она у него давно очень болела, и продолжил: — Тяжело, очень тяжело, когда сразу на тебя давит несколько таких вот «никогда»…
— Гриша, дорогой, пожалуйста, не говори со мной загадками, — взмолилась я.
— Ну хорошо, хорошо, — согласился бомж. — Я, видишь ли, не понимаю иногда время, в котором живу наяву. То ли глупею, то ли ухожу, как ты… А мечта у меня есть. Одна. И она абсолютно несбыточна, понимаешь? Абсолютно. — Гриша внимательно и задумчиво посмотрел в мои глаза и продолжил: — Вот, представь, принцесса, заходишь ты в ЖЭУ, в сберкассу, в муниципальный автобус, на почту или в регистратуру поликлиники. А там работают верующие… Ты только представь!
— Я не совсем поняла, Гриша, верующих какой религии ты имеешь в виду?
— Любой! Любой религии! Главное, чтобы человек, обслуживающий большое количество разных людей, искренне, а не напоказ, верил в Бога. Душа чтобы у него хранила частички святости. Чтобы тот человек не хамил, не воровал, не был черствым. Чтобы, общаясь с ним, можно было почувствовать себя человеком. Понимаешь? А это, принцесса, в определенном возрасте и при отсутствии постоянной наличности в кармане, поверь мне, очень важно. Каждому. Вот бы немного доброты, чуточек — и мы спасены. Все!
Если бы люди знали, как мало надо для душевного комфорта, они бы, мне кажется,
Ведь что такое доброта в нашем веке? Это вещи без присмотра, машины без сигнализации, уверенность, что дети придут домой из школы целыми и невредимыми. Оставляешь кошелек в парке на видном месте и… находишь его там, где оставил. Ты, принцесса, только представь это чувство! Твое никто больше не тронет по той простой причине, что это — твое.
— Гриша, извини, конечно, но ты же не ходишь ни в ЖЭУ, ни в сберкассу…
— При чем здесь я? Я — никто. Я — бомж! И речь не обо мне. Я свой путь давно выбрал сам и, знаешь, мне он, признаться, по душе. Только так можно спастись теперь… Только так.
Я заметила, что все это время Гриша вырезал из толстой сосновой ветки большую деревянную ложку. Наверное, на продажу, подумала я. Зачем, спрашивается, бомжу большая деревянная ложка? Конечно, я могла бы ее у него купить, но ведь он не продаст, а подарит. А мне будет неудобно, что я, возможно, лишила бомжа куска хлеба. Эх! Что за штука эта жизнь! И так нельзя, и эдак не выходит!
Стружки тоненькими кудряшками ложились на землю, и ветер их немного шевелил. Со стороны казалось, что гора стружек дышит. Но Грише было не до них, он задумчиво продолжал:
— Конечно, я мог бы стать богатым. Извилин у меня на это хватит. Быть, например, нотариусом или депутатом. Но зачем оно мне? За это мне пришлось бы бесконечно расплачиваться, кланяться, дорожить рабочим местом — фи!
— А если бы не пришлось?
— Нет, увы, здесь выбора нет и быть не может. Уж я-то знаю. А если теоретически предположить, что мне дали бы жить и работать спокойно, при этом не мешали бы помогать другим… — Гриша немного подумал и продолжил:
— Нет, не дали бы. Натравили бы на меня налоговую, пожарных, еще кого-нибудь. Пришлось бы откупаться, давать взятки, оправдываться. Было, было у меня уже это. Тоска смертная. Каждый день одно и то же. Цель — набитая продуктами и ненужными вещами жизнь. А внутри — пустота.
Ради сытого брюха засорять душу не хочу. Я так понимаю, главное в этом мире — внутренняя тишина, здоровье и сознание, что ты приносишь пользу кому-то, пусть добрым словом или нелукавым взглядом поддерживаешь, а остальное, поверь мне, можно купить и в секонд-хэнде почти задаром.
Самое нужное для жизни дается нам, как правило, по праву рождения и бесплатно. А мы все усложняем, покупаем, продаем, маемся. Потом болеем и все проклинаем. Эта беспросветная маета — одна из самых опасных и распространенных болезней нашего времени.
Посмотри на людей вокруг. Они досконально знают, чем живут их любимые герои из многочисленных телесериалов, при этом практически ничего не хотят знать о собственных детях, родителях, соседях, наконец.
Одна мать, например, здорово удивилась, когда услышала от знакомой, что ее родная дочь мечтает поступить в военное училище. Только через неделю или две разговорилась с ней и выяснилось, что та уже полгода читает соответствующую литературу, а воинский устав знает весь чуть ли не наизусть. Полгода, представляешь, ребенок жил в мире, неведомом матери? А если бы дочка изучала не военное дело, а скажем, основные положения какой-нибудь секты? Кто бы ее вовремя остановил, вразумил? Никто!