Обратные адреса
Шрифт:
К сожалению, наша совместная работа в армейской газете оказалась непродолжительной. С приходом нового редактора начались между ними трения, уладить их мне не удалось, и Саша решил уйти.
На несколько дней он куда-то исчез, потом пришел за своим чемоданчиком.
– Ты куда?
– Завтра получаю назначение, - сказал он.
– Отправляюсь в пехотную часть, а в какую именно, еще точно не знаю.
– И, прощаясь, прибавил шутливо: - Пехота, сам знаешь, царица полей.
– Зато артиллерия - бог войны!
– Это верно, - улыбнулся он, - так пусть
До самого конца войны мы не виделись. Раза два или три получал я от него коротенькие письма, в последнем он сообщал: "Пишу тебе из Европы, так что легко тебе догадаться, сколько уже прошел вперед..."
Он действительно прошел от стен Ленинграда и до Австрии так, как дай бог каждому пройти такой славный путь!
...Особенно памятно время, когда накануне своего шестидесятилетнего юбилея он готовил к изданию итоговую книгу "Из моих десятилетий". Он был уже очень болен, страдал, но частенько вызывал меня к себе посоветоваться, какие стихи включать в сборник, а какие не включать.
В октябре 1969 года книга "Из моих десятилетий" вышла в свет, и Решетов не скрывал своей радости. Это действительно одна из лучших книг поэта, итог сорока лет творческой работы.
Еще три года судьба подарила мне возможность встречаться с моим другом, разговаривать с ним, хотя каждая встреча оставляла грустное чувство, тяжко было видеть его страдания.
Уже в последние дни жизни, в больнице, слабеющей рукой написал он исповедальное стихотворение:
За буйную молодость, что ли,
Ты платишь
На склоне годов
Полуночным стоном от боли,
Дневною молитвой без слов.
Но только с любого распятья,
И смертную чувствуя дрожь,
Раскаянья или проклятья
Ты молодости не пошлешь.
Не сказки о ней и побаски
Ты помнишь,
И верится: вот,
Родством дорожа по-солдатски,
Нагрянет она
И спасет.
Не нагрянула и не спасла.
До сих пор отдаются в моем сердце слова Сашиной матери Марии Павловны, прекрасной русской женщины, слова, стоном вырвавшиеся из ее груди над гробом любимого сына:
– Я свою дорогу сынами устлала...
За две недели до кончины Саши пришло к ней известие о смерти старшего - Алексея.
Четыре сына, четыре буйно цветущих дерева рухнули, как в бурю, на ее долгом - из девяти десятилетий - жизненном пути...
ЕЛИЗАР ТИМКИН
1
В последний раз я заезжал к Елизару Власовичу Тимкину по пути в Охотск, куда из-за непогоды мне так и не удалось попасть. На трое суток зарядили нудные дожди, и до того они размыли летное поле, что ни сесть, ни подняться самолетам не было никакой возможности.
Я уже хотел было плыть морем, но штормило, и пароход, по слухам, отстаивался где-то в тихой бухте, ждал, как тут говорят, пока затишает.
Чтобы не тратить попусту время - мне еще предстояло после Охотска побывать на Амгуни, - попросился на попутный катер и, добравшись к ночи в поселок Тыр,
В доме, куда я постучался, хозяйка, встретив меня у порога, сказала, что у них очень тесно - четверо внучат приехали на каникулы - и даже на полу не найдется местечка.
– А вы спробуйте сходить к Тимкиным, - посоветовала она, - у Елизара Власича места свободного много, у них завсегда живут командировошные...
– Какой он из себя, Тимкин?
– спросил я, подумав, что это, должно быть, не тот, которого я знаю. Ведь Елизар Власович, как мне было известно, живет в Чомигане.
– Невысокий такой, в очках. Он туточка у нас клубом заведывает.
– И прибавила: - Добрый человек, не откажет.
Я шел в сплошной темноте, увязая сапогами в грязи, ориентируясь по тусклым огонькам в окнах домов, раскинутых вблизи высоченного Тырского утеса, и вспоминал, как впервые познакомился с Елизаром Власовичем Тимкиным. Признаться, я не очень был уверен, что иду к нему именно, хотя по всем приметам и еще по тому, что сходились не только фамилия, но и имя-отчество, должно быть, это был тот самый Тимкин.
И еще вспомнилось, как в один из своих давнишних приездов в Москву, встретившись с Иосифом Уткиным, я рассказал ему о Елизаре Тимкине, и до того взволновала поэта судьба этого человека, что Иосиф Павлович вскочил с кресла, выбежал из-за письменного стола и в категорической форме потребовал:
– Слушайте, немедля отбросьте все остальное и садитесь за поэму! Пусть на это уйдет два-три года, поверьте моему слову, стоит!
– И, немного успокоившись, мечтательно, как бы думая вслух, продолжал: - А ведь всего-навсего культпросветчик, и фамилия у него, прямо скажем, по должности: Тимкин! А какая сила души, какое мужество! Нет, дорогой мой, вы счастливый, что живете на Дальнем Востоке и можете общаться с такими людьми, как ваш Тимкин!
Начну, однако, с самого начала: как встретился с Елизаром Тимкиным и зачем зимой 1937 года ехал из Хабаровска в Москву.
Я находился в Биракане, когда в адрес нашего "Тихоокеанского комсомольца" пришла телеграмма из ГИХЛа за подписью Иосифа Уткина: "Вопрос издания вашего сборника стихов "Дальний Восток" решен положительно. Сообщите возможность приезда в Москву для работы над рукописью".
Чтобы не срывать задания газеты, наш новый редактор Борис Осипович Фейгин решил ничего не сообщать мне в Биракан, а дождаться моего возвращения.
Когда я через три дня вернулся в Хабаровск, Фейгин строго и в то же время несколько восторженно сказал:
– Быстренько садись и разгружай все, что привез из командировки.
– Что так спешно?
– удивился я, подумав, что материал нужен в очередной номер.
Редактор сдержанно улыбнулся, снял свои большие круглые очки, поднес к глазам телеграмму и зачитал ее.
– От самого Иосифа Уткина, понял?
– сказал он со значением.
– Так что быстренько разгружайся и кати в Москву. Хочешь - в счет отпуска, не хочешь - на свой собственный кошт. И так и так можно.