Обратные адреса
Шрифт:
– Из Макрчьянца!
– Новые переводы?
– Как ты, старик, догадлив!
– И потрепал меня слегка по щеке.
Михаил Аркадьевич знал меня давно, помнил, как я, начинающий, приходил к нему и Михаилу Голодному в "Смену", где они вели литературную страницу.
Принимали они два раза в неделю, по понедельникам и средам, причем своего места у них в редакции не было; примостившись у чужого стола, вели разговор с молодыми поэтами. Одобренные стихи тут же засовывали в карман и, случалось, носили их с собой,
Написав своим небрежно-размашистым почерком заявление, Светлов спросил:
– Как, старик, сия сумма устраивает тебя?
– Важно, чтобы тебя, Михаил Аркадьевич, устроила, - сказал я и пошел с заявлением к Петру Ивановичу Чагину.
Петр Иванович, как всегда, почти не глядя, написал в уголке "выдать" и спросил:
– А Иосифу Уткину ты аванса не предложил?
– Нет, Петр Иванович, не предложил...
– Что же ты, Семушка, оплошал? Поэт он знатный, надо бы его привлечь к нашему журналу. Так что предложи ему, Семушка, и скажи, чтобы зашли ко мне.
Я передал слова Чагина Уткину, но он, откинувшись в кресле и тряхнув своей пышной шевелюрой, несколько даже резковато ответил:
– Я авансов не беру, а к Чагину мы заглянем!
– А я, старик, грешен, беру!
– произнес Светлов и спросил: - Если память не изменяет, касса у вас внизу, на втором этаже?
Оставшись вдвоем с Уткиным, я, признаться, почувствовал себя как-то скованно и, чтобы не вступать с ним в разговор, принялся читать гранки.
Тогда и сложилось у меня мнение о нем как о человеке горделивом, заносчивом, который упивается и своей красотой, и своей славой - словом, знает себе цену.
За время моей работы в "Звезде" мне приходилось общаться с такими крупными поэтами, как Асеев, Сельвинский, Мандельштам, и в их манере держаться не было ни тени заносчивости, они разговаривали со мной просто и уважительно, хотя сам я, чего греха таить, перед ними робел. По правде говоря, если бы я знал, что моя рукопись попадет к Уткину, я бы не посылал ее в Москву. Но именно потому, что она попала прямо к нему в руки, рукопись была быстро прочитана, одобрена, и Иосиф Павлович вызвал меня телеграммой в Москву.
Вскоре я смог убедиться, какой он добрый, сердечный товарищ, сколько души вкладывает в работу с молодыми авторами.
Приехав в Москву во втором часу дня - поезд немного опоздал, - я прямо с Ярослаского вокзала пошел в издательство. Как раз у Иосифа Павловича был приемный день. Только я вошел в кабинет, он, узнав меня, поднялся навстречу:
– С приездом, дорогой! Давно из Хабаровска?
– Только-только, Иосиф Павлович!
– А как у вас здесь с жильем?
– Есть жилье, у меня в Москве друзья.
– Ну что ж, дорогой мой, рукопись вашу читал. Есть некоторые замечания. Кое-что надо бы исключить, а кое-что
– Разумеется, - сказал я.
– Привез новый цикл стихов о границе.
– И хотел было достать стихи из портфеля, но Уткин остановил меня:
– Не торопитесь. Рукопись у меня дома. Зайдите ко мне вечерком, часу примерно в восьмом, там и поговорим.
– И, вырвав из блокнота листок, написал свой адрес.
– Вот, прошу, Тверской бульвар, двадцать пять. А пока идите к своим друзьям, отдохните с дороги. Сколько суток вы ехали до Москвы?
– Почти десять, Иосиф Павлович!
– И как, не утомительно?
– Нам, дальневосточникам, не привыкать.
Ровно в восемь вечера я пришел на Тверской бульвар, 25. Потоптался минуту-другую на лестничной площадке, потом, пересилив волнение, слегка нажал на кнопку звонка. Дверь открыла мать Иосифа Павловича, высокая, красивая женщина с орлиным профилем. Должно быть, она была предупреждена о моем приходе, потому что, не успел я войти, она крикнула:
– Иосиф, к тебе!
– Спасибо, мама, сию минуточку!
Когда он ввел меня в свой небольшой кабинет, заставленный вдоль стен книжными шкафами, я сразу приметил на письменном столе мою рукопись. Страницы из нее были разбросаны, и я догадался, что Уткин заранее готовился к разговору со мной.
– Так вот, дорогой мой, - сказал он, садясь в кресло за письменный стол.
– Слушайте.
Он взял несколько страничек, прочитал вслух стихи, которые, по его мнению, нужно исключить, и спросил:
– Согласны снять?
– Согласен...
– Бороться за них не будете?
– Нет, не буду!
Он молча глянул на меня, должно быть, не ожидал, что я не собираюсь бороться за эти стихи, вскинул брови, спросил:
– А чем мы их заменим?
Я достал из портфеля пограничный цикл и передал ему.
– Нет, читайте сперва сами, я послушаю!
Я прочитал с десяток стихотворений, Иосиф Павлович потом взял их у меня и сам углубился в чтение. Отобрав восемь стихотворений, два вернул обратно.
– Эти останутся у меня.
В это время мать Иосифа Павловича позвала нас к ужину. Я пробовал отказаться, заявив, что не голоден, но Уткин не терпящим возражений тоном предупредил:
– Зря отказываетесь, моя матушка не выпустит вас отсюда, пока не отужинаете.
За столом он рассказал матери, что я только сегодня приехал с Дальнего Востока - через всю Сибирь и весь Урал, - и Раиса Абрамовна чуть ли не с восхищением смотрела на меня, подкладывая мне в тарелку то кусок жареного мяса, то картофеля.
– Кушайте, наверно, проголодались в долгой дороге.
– Да что вы, Раиса Абрамовна, дорога из Хабаровска хоть и долгая, но питались мы нормально. В вагоне-ресторане кормят отлично, да и на каждой станции можно купить все, чего душа пожелает.