Обратные вспышки
Шрифт:
Вечер брал свое: на улице холодело, и заморозок подступал все ближе. Саша сгрызал себя сожалениями за то, что остался и не пошел с одноклассниками. Он так считал, но на самом деле за то, что попался на уловку Вани. С другой стороны, он тешился правильным поступком: он остался с друзьями, несмотря на продирающую тоску.
Изредка Саша поглядывал на Иру и припоминал тот газетный сверток. Там оставалось еще много добра, и Саша постукивал ногой в нетерпении следующей затяжки. Но ничего не происходило. Ощущение пустоты возвращалось. Дрожащее тело поминутно успокаивалось, а тепло растекалось по венам. Ира куталась в плоский стан Лехи и напрягала трясущиеся ляжки.
– Пойдем отсюда, –
Все молча согласились и стали пробираться через мятые банки.
– Леха, ты куда? – сказал Ваня и остановился.
– Пойдем ко мне, – ответил тот и увлек под руку девушку.
Саша сообразил, что там все и произойдет. Там, в тепле и уюте, он раскурит трубку и поймает порхающую бабочку блаженства. Он уже представлял, как будет нежиться в кресле и упиваться щекоткой в легких.
– Да ну, – отрезал Ваня, – чего у тебя делать?
У Саши что-то оборвалось.
– Пойдем, – повторил Леха и помахал рукой.
Он словно отплывающий от гавани корабль, который провожают взглядом с берега. На берегу оставался и Саша.
– Да пойдем, – суетливо сказал Саша.
– Не пойду я к нему! Русак, пошли со мной.
Русак немного призадумался и кивнул. Последние надежды Саши рассыпались. Он хотел было побежать к Лехе и пойти с ним, но тот почти незнакомец. Это как-то конфузило, да еще и эта Ира с ним. Леха так и уходил медленно вдаль на вершину, а Саша остался в родной низине. Он отпустил взглядом уходящую мечту и пошаркал кедами за друзьями.
Так прошел первый опыт.
Сцена пятая: «Пятно»
Под землей воздух пропитан пылью и затхлостью. Поэтому так приятен первый вдох после метро. Вообще, свежий воздух – такое универсальное средство отрезвления и даже выздоровления. Не зря же туберкулезникам прописывают горный воздух. На эскалаторе мой сломанный нос вытягивается и словно тащит наружу. Я поднимаюсь над отштукатуренной аркой метрополитена, поднимаюсь мимо тусклых фонарей и рекламных плакатов. Мимо белых колон архитектуры и неприметных колон из людей. Я – колонна, пока движусь на эскалаторе.
Ох, этот воздух. Утреннее солнце скрылось за полосой облаков, обдает прохладный ветер. От станции до работы идти всего ничего, но и здесь я умудряюсь растянуть целую жизнь. Или половину жизни. Навстречу идут все те же люди. Высокие блондинки с каре. Они одеты в широкие брюки и в белую рубашку, но при этом каждая отличается какой-то деталью. По другую сторону идут низкие брюнеты, идут торопливо своими коротенькими ножками. Одеты они в жилетку рыбака и стоптанные ботинки и пребывают в постоянной задумчивости, хотя и уворачиваются от уверенно ступающих блондинок.
Я подхожу к лавке художника и задерживаюсь у витрины. Там выставлены работы местных художников. Вон девушка в красной шляпе, она сидит на краю постели и скрывает лицо широкими полями, в руке у нее глянцевитый фужер вина. Или вон маленькая избушка на широком заснеженном поле, окруженная хвойным лесом, из трубы избушки вьется серый дымок. Или цветущий луг, засыпанный благоухающими лепестками на вытянутых стебельках, луг дышит детской безмятежностью. Или любовная пара, которая шагает по мощеному бульвару мимо зажженных огоньков ламп, они укрываются зонтом от косого вечернего дождя. Одни картины выполнены жирными мазками масляных красок, другие – смочены акварелью. Одни размером с обложку книги, другие – с широкую оконную раму. Бывает, я так подолгу стоял среди картин, что опаздывал в соседний отдел бытовых приборов, в котором я и работаю. Я стоял, рассматривал полотна и чувствовал, как общаюсь с их творцами. Художники рассказывали замысел посредством картины,
Я тяжело вздохнул и отвел глаза. Перед уходом взглянул на прилавок с мольбертом. Этот трехпалый выточенный из древесины символ означал для меня свободу. Спустился глазами на ценник и задумался. Не раз представлял воскресное утро, и я с мольбертом подмышкой, пакетом красок в руке и беретом на голове иду на природу. Мольберт и краски сами по себе стоят недорого, но что-то мешает их купить.
Я шагнул на ступеньку магазина пылесосов, как и тогда, когда окончил школу и сбрил пушок юности. Раньше она казалась подъемом, как и полагает ступеньке, а сейчас напоминает неуверенную поступь после падения. Дергаю ручку – закрыто. Сквозь стекло вижу, как Вова неповоротливо заправляет рубашку в штаны и затягивает галстук. Стучу в дверь. Он прищурился, наконец узнал меня, подбежал и забренчал ключами.
– Здорово, – говорит он и протягивает холодную и влажную руку.
После этого рукопожатия всегда передергивало. Пожелтевшая рубашка Вовы настолько застирана, что сквозь нее просвечивается обрюзгший живот и розовые висячие соски. Голова его полуприкрыта редкими светлыми волосами. Сам он веселый и участливый мужичок.
– Ты один, что ли? – спросил я.
– Ага, Жека немного опоздает, – сказал он и выпятил белые лошадиные зубы.
Жека – его напарник, а я среди них проездом. Им наказали стажировать меня, а по окончании курса молодого бойца, вернее, молодого продавца, меня отправят в другую смену. Ненавижу стажировку. За неделю нужно проглотить столько информации, сколько я за полгода не усвою. А ради чего? Чтобы еще через неделю после проверки все это забыть. В итоге придется переучиваться, ведь теория так часто разнится с практикой. Если она вообще соприкасается с ней.
В центре раздевалки стоит унитаз. Я скинул шуршащую куртку – меня перекосило, я задел тот зудящий прыщ. Засучил рукав растянутой кофты и оголил блеклую кожу, на которой пульсировали припухлости. На секунду показалось, что оттуда выбежал паучок, но я пристально оглядел руку и ничего не заметил.
– Вова! – крикнул я, – а пауки кусаются?
– Кто? Пауки? – кричал Вова из зала.
– Да!
– Не знаю, наверно, нет. А что?
Я молча постоял и рассмотрел руку еще раз. Красное пятно так и манило пальцы. Я не сдержался и почесал. Почесал снова. Опять почесал. Зуд только усилился. Ногти шкрябали по коже, раздирали отсохшую шелуху и задевали соседние припухлости. Через минуту зудела вся рука. Я огляделся.
– А здесь пауки есть? – крикнул я.
– Где здесь? В магазине? – ответил Вова, – вроде нет, я не видел.
Пятно побагровело: просочились капельки крови. Я оторвал салфетку, приложил и вышел в торговый зал.
У матерых продавцов день начинался с первого покупателя. У меня он начинался с закрепления знаний по продуктам. По обеим сторонам тянулись серые металлические стеллажи с уборочной техникой. Справа стояли громоздкие и неповоротливые хозяйственные пылесосы. Они напоминали сгорбленных и распухших гномов, которые всасывают через трубку грязь, а наполнив желудочный бак, опорожнялись через сливное отверстие внизу пылесоса. Следом шли компактные мультициклоны, которые походили больше на космическое оборудование, чем на домашний пылесос. Слева выстроились аппараты нового поколения – пароочистители. Они словно привилегированная элита уборочной техники и стояли особняком. Завершал парад этих дивных вещей – паропылесос. Это гибрид для загруженных домохозяек с тремя этажами домашних хлопот. Паропылесос стоил как три среднемесячные зарплаты и поэтому больше отпугивал, чем привлекал.