Образование Русского централизованного государства в XIV–XV вв. Очерки социально-экономической и политической истории Руси
Шрифт:
Результатом выступления «черни», активно применившей в отношении бежавших суровые меры воздействия, в городе восстановилось спокойствие, и все население Москвы приступило к строительным работам: «и тако уставися волнение, но вси обще начаша град крепити, а себе пристрои домовной делати» [2291] . В этой краткой фразе, как бы подытоживающей ход бурных событий, развернувшихся в городе после пожара, все чрезвычайно показательно. Прежде всего была достигнута «общность» интересов московского населения на основе совместной работы по оборонительным сооружениям в целях общенационального дела. Но совершенно понятно, что столь быстрая (если верить летописи) ликвидация социальной розни (доходившей до вооруженной борьбы между «чернью» и боярской и городской знатью), сменившейся сотрудничеством в общенациональных интересах борющихся сторон, могла произойти лишь в результате победы одной стороны, заставившей другую подчиниться своим требованиям. И действительно, победило (пусть ненадолго) антифеодальное восстание «черни», и она заставила представителей феодального лагеря принять свою программу защиты Москвы.
2291
ПСРЛ, т. XVIII, стр. 195.
В
На основе изучения московских событий 1382 и 1445 гг. напрашивается один важный вывод. Хорошо известно прогрессивное значение великокняжеской власти в средневековой Руси, особенно в период образования Русского централизованного государства. Но, подчеркивая это значение, нельзя забывать о творческой силе народных масс, причем проявляющейся не только в сфере производства материальных благ, в создании культурных ценностей, в борьбе с феодальным гнетом, в национальных движениях, но и в политической жизни. Государственный идеал народа был примитивен и наивен — это идеал монархии с близким и доступным для трудовых масс государем. Но когда эти трудовые массы (я имею в виду прежде всего горожан, ибо большинство сельского населения жило изолированной жизнью, в условиях патриархального быта, будучи оторвано от крупных городских центров) оставались без князя (пусть недолговременно), они не терялись, брали в свои руки власть, довольно верно (с классовой и общенациональной точек зрения) определяли свои ближайшие политические задачи и находили организационные формы и практические средства для их осуществления. Примером этому являются московские события 1382 и 1445 гг., когда «чернь» оказалась более решительной и более дальновидной, чем феодалы. Конечно, Москва — это наиболее крупный политический центр страны, и было бы неправильно наблюдения касательно роли московского городского населения в политической жизни Руси толковать расширительно, распространяя их (без достаточных оснований) на все русские города. Но не следует и недооценивать этих наблюдений и умалять политическое значение средневекового русского города.
Рассматривая городское движение 1445 г., нельзя не остановиться еще на одном моменте, сближающем его с московским движением 1382 г. В обоих случаях в Москве не было князей, но оставались княгини (в 1382 г. — супруга Дмитрия Донского Евдокия Дмитриевна, в 1445 г. — жена Василия II Мария Ярославна и его мать Софья Витовтовна). Конечно, это совпадение явилось случайностью, но не случайным было отношение и в 1382 г., и в 1445 г. к находившимся в осаде княгиням со стороны московских горожан. В 1382 г. они долго не соглашались на отъезд княгини Евдокии из Москвы, требуя, чтобы она оставалась в городе в продолжение всей осады. То же требование было, по-видимому, выдвинуто московским населением перед двумя княгинями в 1445 г. Правда, о судьбе Марии Ярославны и Софьи Витовтовны летописи сообщают разные сведения. По одной версии, они сразу после пожара отправились со своими детьми и с боярами в Ростов: «и якоже погоревшу граду, и княгини великая Софиа и великая княгини Мариа и з детми и з бояры своими идоша к граду Ростову» [2292] . Другая версия (представленная Львовской летописью) изображает дело так, что княгини перешли из сгоревшего Московского кремля на посад, тут к ним явились «худые люди» из числа московской «черни», обеспокоенные начавшимся разбегом знати из города, и поставили перед ними вплотную вопрос: останутся они в осаде или уйдут из Москвы («…биша челом великой княине Софьи и Марии и прочим, сидети им с ними, или камо хотять и те бежати»?) [2293] . Этот вопрос в изложении летописца звучит скорее как требование оставаться в Москве. И нет оснований сомневаться в том, что такое требование народом было действительно предъявлено. Мария Ярославна и Софья Витовтовна «с прочими княгинями» (по Львовской летописи) согласились (а правильнее думать, вынуждены были согласиться) не покидать города («обещашеся сидети с ними в осаде», «а града не хотяху оставите»).
2292
ПСРЛ, т. XVIII, стр. 195; т. VI, стр. 171; т. VIII, стр. 113; т. XI, стр. 65.
2293
ПСРЛ, т. XX, стр. 258.
Почему «худые люди» настаивали на присутствии великих княгинь в Москве до конца осады? Вероятно, потому, что это, во-первых, должно было приостановить от побега других представителей феодального лагеря, а во-вторых, поднять настроение населения, оставшегося без князя. Авторитет княжеской власти был велик, и присутствие в городе семьи князя (попавшего в плен), которая разделяет с москвичами тяжести осадного времени, не могло не быть воспринято положительно разными разрядами населения. С другой стороны, уход княгинь со всем их окружением из Москвы должен был бы произвести весьма неблагоприятное впечатление.
Более рискованно другое предложение, что «худые люди» хотели задержать в Москве княгинь как заложниц до возвращения великого князя (если он вернется).
Львовская летопись приписывает княгиням Марии Ярославне и Софье Витовтовне инициативу возвращения всех тех, кто хотел покинуть Москву («а бежати хотящих повелеша им възвращати…»), но подобное утверждение опровергается большинством летописей, согласно которым действительным инициатором этого явился народ.
Значительные волнения произошли в 1445–1446 гг. в Новгороде. О них подробно рассказано в Новгородской четвертой летописи.
В 1445 г., когда русское войско было разбито под Суздалем, когда погорела Москва и произошло антифеодальное восстание московских черных людей, неспокойно было и в Новгороде. Тверские войска воевали в Новгородских волостях. В самом Новгороде был голод. Цены на хлеб поднялись, а скоро он вообще исчез с рынка. Народ дошел до полного истощения. Началась повальная смертность от голода. «И бысть скорбь и туга крестьяном велми, толко слышати плачь и рыдание по оулицам и по торгоу; и мнози от глада падающе оумираху, дети пред родители своими и отци и матери пред детми своими». Те, кто избежал голодной смерти, бежали в Литву и в другие страны, многие за хлеб продавались в рабство купцам («…ис хлеба даяхуся гостем») [2294] . Одной из причин такого тяжелого положения, в котором оказалось новгородское
2294
ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 2, стр. 440.
Бояре притесняли народ, грабили население. Усилился судебный произвол. «А в то же время, — читаем в Новгородской четвертой летописи, — не бе в Новегороде правде и праваго суда, и восташа ябедници, изнарядиша четы и обеты и целованиа на неправду, и начаша грабити по селам, и по волостем, и по городу» [2295] . От чтения летописи остается впечатление, что в условиях феодальной войны начался разгул боярства, боярский произвол не знал границ и удержу. И в результате поднялся народ — крестьяне, горожане, добивавшиеся улучшения своего положения. «И бе по волости изъежа велика, и боры частыя, кричь и рыдание, и вопль, и клятва всими людми на старейшины наша и на град наш, зане не бе в нас милости и суда права» [2296] .
2295
Там же, стр. 440–441.
2296
Там же, стр. 441.
В другой своей работе я пытался показать, что усиливавшиеся народные волнения заставили боярское правительство провести в Новгороде судебную реформу. В 1446 г. была переработана Новгородская Судная грамота. В нее были внесены постановления, усиливавшие контроль веча над деятельностью судей [2297] .
В 1446 г. или в начале 1447 г. в Новгороде произошло народное движение, вызванное обесценением монеты в связи с понижением ее веса. Согласно сообщению Новгородской четвертой летописи, «начаша людие денги хоулити серебряныя, дажде и вси новгородци, друг на друга смотря…» Этот летописный текст толкуется различными исследователями по-разному. Наиболее правильным мне представляется толкование Н. Д. Мец, которая считает, что частные денежные мастера, а за ними и обычные жители Новгорода стали портить монету, переливая ее и выпуская неполноценные по весу серебряные деньги [2298] . Делалось это, очевидно, потому, что цены на продукты росли, а денег у народа, для того чтобы их приобрести, не хватало. Но обесценение монеты должно было вызвать новый подъем рыночных цен и еще большее обеднение населения. Это привело к народным волнениям, к обострению классовых противоречий между феодалами и богатыми купцами, с одной стороны, и черными людьми — с другой.
2297
Л. В. Черепнин, указ. соч., ч. 2, стр. 393–395.
2298
Н. Д. Мец, Монеты великого княжества Московского середины XV в. Василий II (1425–1462), М., 1955 (рукопись), стр. 185–188.
Новгородское правительство решило провести денежную реформу. Специально выделенным денежным мастерам было поручено (под контролем посадников, тысяцких, веча) произвести перечеканку, монеты, вернувшись к тому весу, который был принят до ее порчи. С населения, приносившего монету для перечеканки, бралась специальная пошлина. Это привело к новым убыткам для горожан и крестьян, которые при перечеканке неполноценной монеты в полноценную получали денежную сумму меньшей номинальной стоимости по сравнению со сдаваемой на монетный двор, а кроме того, платили особую пошлину государству. Поэтому летописец говорит, что в связи с денежной реформой в Новгороде «бысть крестьяном скорбь велика и оубыток в городе и по волостем». Память о народном бедствии, по словам летописца, не забудется вовеки («да и сие не забвено будет и в последних родех») [2299] .
2299
ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 2, стр. 442–443.
В дальнейшем выяснилось, что при перечеканке денег были допущены новые злоупотребления, о которых в Новгородской четвертой летописи сказано следующее: «того же лета новгородци охулиша сребро, рубли старыя и новыя; бе денежникам прибыток, а сребро пределаша на денги, а у денежников поимаша посулы» [2300] . Н. Д. Мец считает, что в данном случае речь идет о порче металла, из которого выделывалась монета [2301] . Виновниками такой порчи были бояре, под контролем которых работали денежники. Подкупив бояр, денежники получили большую прибыль от перечеканки денег. А народ снова оказался ограбленным. Опять поднялись цены на продукты. Собравшись на вече, народ потребовал ответа за совершенные преступления от посадника Сокиры, а тот в свою очередь решил свалить ответственность на «ливца и весца серебряного» Федора Жеребца. Напоив последнего вином, очевидно, с тем чтобы он давал показания в нужном для посадника направлении, Сокира привел его на вече. Там денежник был подвергнут публичному допросу («…начаша сочити: на кого еси лил рубли?»). Население требовало, чтобы он назвал имена тех, кто вместе с ним обманывал народ или покрывал его злоупотребления. По словам Новгородской четвертой летописи, «ябедники и посулники радовахуся, толко бы на кого выговорили». Федор Жеребец оговорил 18 человек в качестве соучастников своего преступления по порче монеты. Народ казнил их, сбросив с Волховского моста в реку, конфисковал их имущество, как находящееся в их домах, так и спрятанное в церквах. Перепуганные бояре, вместе с Федором замешанные в порче монеты, но пока уцелевшие, стали требовать от него (под угрозой смерти), чтобы он взял вину на себя и других денежников. По-видимому, под воздействием «безправдивых бояр» Федор Жеребец заявил на вече: «на всех есми лил и на вси земли, и весил с своею братьею ливци». Словом, он признал, что порча монеты приняла широкие размеры. Жеребца казнили, поделив в церкви его имущество. Но в Новгороде долго продолжался «мятежь велик». «Тогда бе всь град в сетовании мнози…» [2302] .
2300
Там же, стр. 443.
2301
Н. Д. Мец, указ. соч., стр. 188–190.
2302
ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 2, стр. 443–444.