Образование Русского централизованного государства в XIV–XV вв. Очерки социально-экономической и политической истории Руси

Черепнин Лев Владимирович

В Новгородских писцовых книгах конца XV в. упоминаются запустевшие деревни, которые крестьяне некоторое время пашут «наездом», после чего получают от великого князя на эти деревни льготные грамоты с освобождением от податей на определенный срок, по истечении же этого срока должны «тянуть… дань».

В результате трудовой деятельности русского крестьянства на местах, запустевших в результате выше перечисленных причин, вырастают снова поселения («а то село поставлено на трех селищох»; «поставил у нас на тех на монастырских землях на селищех… избу да клеть» и т. д.). В данной А. Е. Княжнина Троицкому монастырю конца XIV — начала XV в. на селище Гбаловское в Радонеже имеется следующее указание: «А на сей стороне, на старом дворищи, где мелник жил, дал есмь двор поставити, избу да клеть, да огородец капустник» [477] . Таким образом, приобретая пустошь, где было когда-то село («селище»), монастырь рассчитывает восстановить на этом месте двор и хозяйственные постройки.

477

АСЭИ,

т. I, стр. 367, № 487; стр. 449, № 571; стр. 29, № 6.

Вчитываясь в актовый материал, особенно второй половины XV в., видишь, как ликвидируется запустение и растет площадь под земледельческими культурами. Воочию видишь трудовой подвиг русского крестьянства, топором и сохой прокладывающего путь пашенному земледелию на местах, давно оставленных населением и поросших лесом, заводящего жилые поселения.

Пустующие земли становятся местом распространения трехполья. Пустоши «припускаются» в качестве «третьего поля» к селам: «припустил, господине, к Дмитрееву селу к Лаврентьевскому в третье поле деревню Олешинскую, а та, господине, деревня была пуста от великого мору»; «а то, господине, не пустошь, то, господине, третье поле монастырьския деревни Болкошина» [478] ; «а та, господине, пустошь Кашино третье поле Маткова к реке»; «а Микулским, господине, назвали пустошь, ино то, господине, третье поле Трястинской деревни, а не Микулское»; «то, господине, селище Поповское митрополичье у Бисеровского села третье поле» [479] .

478

Там же, стр. 582, № 658; стр. 400, № 523; т. II, стр. 414, № 404.

479

АФЗХ, ч. 1, стр. 222, № 258; стр. 106, № 114.

В Новгородских писцовых книгах встречаются указания на «припуск» «в поле» деревень [480] .

Конечно, ликвидация «пустоты» — дело длительное и трудоемкое. Она происходила не сразу. И в ряде документов отражаются различные стадии процесса заселения пустующих земель и включения их в орбиту хозяйственной эксплуатации. Так, очень колоритна разъезжая грамота около 1455–1456 гг., в которой указываются границы земель дмитровской княгини Евфросиньи Полиевктовны с великокняжескими землями. В грамоте упоминаются, с одной стороны, старые «поделы» (т. е. места в лесу, расчищенные под пашню), «поля» (т. е. пашенные участки), «заполица» (дальняя пашня), деревни. С другой стороны, фигурируют «ржище» (т. е. бывшее ржаное поле), «селище» (запустевшее село), от которого сохранились следы — «печищо», пустоши [481] . Таким образом, заброшенные пашни и земледельческие поселения чередуются с обрабатываемыми земельными участками и населенными пунктами.

480

НПК, т. II, стр. 25, 30; т. III, стр. 483, 491.

481

АСЭИ, т. I, стр. 186, № 257.

При отводе пустошей в Ярославском уезде, отданных в середине XV в. в Троице-Сергиев монастырь вдовой Р. А. Остеева Василисой, было указано, что их граница идет «серед леса», «поперек болота», но тут же, в глуши лесов и болот, оказались и участки пахоты («загоны») [482] .

В 1495–1497 гг. старец Спасо-Ярославского монастыря Александр жаловался на суде на черного крестьянина Микиту Леонова, который «вгородил себе в поле силно» монастырскую пожню Крестцы и «заросль поженную». Рядом с «поженными зарослями», как выяснилось, находились «боры и старые лесы», принадлежавшие к числу великокняжеских черных земель [483] . Очевидно, когда-то лесом была покрыта и та земля, на которой теперь Микита Леонов вел свое хозяйство.

482

Там же, стр. 141, № 196.

483

ЦГАДА, Грамоты Коллегии экономии (далее — ГКЭ), № 14752; Д. М. Мейчик, Грамоты и акты XIV–XV вв. Московского архива Министерства юстиции, М, 1883, стр. 128–131.

Результаты хозяйственной деятельности русского крестьянства хорошо отражены в одной грамоте великого князя Василия II Кириллову-Белозерскому монастырю середины XV в. Получив от одного вкладчика пустоши, монастырские власти при помощи своих крестьян «те пустоши розпахали, и людей собрали, и селцо и деревни нарядили». Там, где когда-то были пустоши, через новые деревни «проложили деи дорогу нову», через которую стали ездить «свертывая с старых дорог» [484] . Сельцо и деревни стали оживленными жилыми пунктами.

484

АСЭИ, т. II, стр. 107, № 170.

Процесс освоения пустошей, где ранее были земледельческие поселения, ярко выступает из одной правой грамоты Спасо-Ярославскому монастырю конца XV в. На монастырской земле, на лугах, на одной части которых ставилось сено,

а другая заросла лесом («на коси на поженной и на зарослех поженных наволоков»), крестьяне поставили починок. Они «поорали силно» землю, «житом посеяли» и «лес розчищают к тому починку». На суде встал вопрос о том, действительно ли новое земледельческое поселение возникло на земле, представлявшей собой пустошь, т. е. место, где такое поселение уже было раньше. Монастырский старец обратился к княжескому тиуну: «А пожалуй, господине судия, обозри тое земли и зарослей, бывала ли пустошь, и дворищ, и борозд загонных „и из город старых, и пахотные земли, и плужные и сошные по той пожне и по зарослям есть ли?» [485] . Наличие этих следов земледельческой культуры должно было явиться доказательством прав монастыря на эту землю, которую обрабатывали монастырские старожильцы.

485

ГКЭ, № 14752.

Аналогичный вопрос о том, можно ли считать пустошью землю, где прежде были земледельческие поселения, возник в конце XV в. на суде по делу между крестьянином Симонова монастыря Василием Узким и великокняжеским крестьянином Семеном Кожей. С. Кожа называл спорную землю «селищем», указывая на нем «старое каменье». В. Узкий отрицал это, говоря, что это каменье он сам привез [486] .

На суде по делу о земле Троице-Сергиева монастыря один из крестьян указывал, что деревни, поставленные якобы на месте, заново вычищенном из-под леса, в действительности находятся там, где сохранились «печища», т. е. следы бывших когда то поселений. «А что, господине, сказывают, что те деревни ставили розсекая лесы, а ныне, господине, на тех пустошах… и сегодня печищо старое, а сами, господине, те печища и пашут» [487] .

486

АСЭИ, т. II, стр. 414, № 404.

487

АСЭИ, т. I, стр. 416, № 538.

В Новгородских писцовых книгах также имеются указания на «печища» («печищо в Заходе, писано обжею, а земли пашенные и нет») [488] .

Поскольку пустошь — это место, где когда-то было постоянное жилое поселение крестьянина, имевшего свое земледельческое хозяйство, и поскольку непременным признаком любого крестьянского поселения (починка, деревни, села) является наличие двора (или дворов), постольку таким же признаком пустоши служит «дворище», т. е. следы крестьянского двора как хозяйственной единицы. « Двор», как хозяйственный комплекс, как единое экономическое целое, и « дворище», как какие-то остатки прежнего «двора», противопоставляются в источниках «избе», «клети», как просто жилым или рабочим помещениям, местам хранения запасов, не имеющим постоянного характера, не свидетельствующим о прочной связи крестьянина с землей и после своего исчезновения оставляющим в качестве воспоминания о себе «печищо» (след былого очага). Эти очень интересные терминологические различия («дворище» и «печище»), отражающие различие социально-экономических явлений, отчетливо выступают на материале одного судебного дела 1495–1496 гг. Крестьяне Борковской волости Ярославского уезда Карп и Федор Михалевы завели хозяйство на месте, которое они называли «пустошью и дворищом». Считавшие это место своей собственностью, старцы Спасо-Ярославского монастыря со своей стороны доказывали, что там «пустошь и дворищо не бывало», а «печищо… одно есть: стояла тут изба да клеть при архимандрите при Варламе на приезд-приежжали в сенокос с старци и с людми… пожен косити, а в той избе стояли…» [489]

488

НПК, т. II, стр. 823.

489

ГКЭ, № 14752; Д. М. Мейчик, указ. соч., № 254.

В процессе освоения пустошей и возобновления на них жилых поселений возникали постоянные споры между черными крестьянами и феодалами (особенно монастырями), пытавшимися присвоить себе вновь заселяемые земли.

В 1485–1490 гг. черные крестьяне Залесской волости Костромского уезда Лаврок Фалелейков и Торопец Степанков сын Панафидина обвинялись в том, что они «поорали… и посеяли» пустошь Кашино, принадлежавшую якобы Троице-Сергиеву монастырю. Крестьяне утверждали, что эту пустошь им дали в надел староста и представители крестьянской общины Залесской волости. Ряд старожильцев подтвердили это показание. И тем не менее крестьяне проиграли дело.

Во время судебного разбирательства, происходившего в 1492–1494 гг. по делу о завладении Троице-Сергиевым монастырем пусто — шами в Мишутинской волости Переяславского уезда, вскрылась картина земельной практики монастырских старцев. Выяснилось, что ряд селищ, которые когда-то представляли собой места поселения великокняжеских черных крестьян, а теперь запустели, монастырские старцы велели пахать своим крестьянам. «Знахари» о рассказывали на суде: «монастырские крестьяне… пашут тех селищ много», «а те селища изстарины великого князя» [490] .

490

АСЭИ, т. I, стр. 399–401, № 523; стр. 449–452, № 571.