Обреченная невеста

Робинс Дениз

– Не пора ли закончить портрет младшего Растингторпа, ты трудишься над ним слишком долго, или тобой овладела лень, мой юный друг?

Молодой художник снял свою шапку; его пристальный взгляд лишь на одно волнующее мгновение задержался на прекрасной красавице с опущенными ресницами, которая сидела молчаливо и недвижно, укутанная в соболя.

– Этим утром я закончил его, ваша светлость. Маркиза хочет видеть меня, и сейчас я иду к ней напрямик, через поля.

Чевиот раскурил сигару и затянулся; набросил меховую накидку на колени, плотнее укрывая их. Было холодно и промозгло, редкие снежинки кружили, опускаясь с серого

неба.

– Кажется, старуха довольна твоей работой. Старой карге нравятся молодые люди с приятной внешностью… – он неприлично захохотал. – Она хочет, чтобы ты написал портреты и других членов семьи, и я дал свое согласие на это.

Стараясь не встречаться взглядом с Флер, Певерил ответил:

– Если бы ваша светлость уделила мне немного времени, я бы очень хотел обговорить вопрос моего отъезда из Кедлингтона.

Как будто острый нож пронзил сердце Флер! Она широко раскрыла большие печальные глаза, но ни один мускул на ее лице не дрогнул. Затем она с облегчением вздохнула, услышав, что Чевиот воспротивился стремлению Певерила получить независимость.

– Вздор! – выпалил он. – К чему так настаивать на отъезде из Кедлингтона, неблагодарный глупец? Останешься здесь до тех пор, пока мои друзья и ваши заказчики не будут больше нуждаться в твоих услугах.

Не дожидаясь ответа молодого художника, он приказал кучеру стегнуть лошадей и ехать дальше. Стоя недвижно, Певерил провожал глазами скользящие по узкой, блестящей дороге сани, пока они не скрылись из вида. Звон колокольчиков растаял в морозном воздухе. Холодный ветер обдувал нежное лицо юноши, он надел снятую шапку и, дрожа от холода под накидкой, с тревогой в сердце продолжил свой путь. Страстное желание находиться рядом с Флер становилось все сильнее. Временами он видел ее издалека: стройность фигуры сменилась полнотой. Он знал, что она носит ребенка Чевиота, но обожал ее. День и ночь он жаждал снять хотя бы часть печальной ноши с ее юных плеч. День ото дня усиливалась его ненависть к барону-деспоту. Но он решил, что пока не узнает о благополучном рождении наследника, будет подчиняться деспотическому приказанию Чевиота оставаться в Кедлингтоне: слишком часто слышал он шепот сплетничающей челяди, что ее светлость очень хрупка и слаба и вряд ли переживет роды. Мысль об этом приводила его в ужас.

Минул февраль. Снега таяли, и вода стекала мутными потоками по Кедлингтонскому холму. Флер гуляла по парку или каталась в фаэтоне; к сожалению, ее эффектные русские сани уже не могли быть использованы для этой цели.

Певерил оставался у Растингторпов, работая над новым портретом. Иногда по вечерам он видел Флер, когда экипаж, милостиво предоставленный маркизой, привозил его в Кедлингтон-Хаус. Они приветствовали друг друга рукой издалека или, если встречались в парке, останавливались на мгновение, чтобы перемолвиться словом. Ее светлость чувствительно относилась к своей все увеличивающейся полноте и не хотела приносить в жертву свою совесть. Она знала теперь, что любит Певерила со всей нежностью своего женского сердца, своей погубленной юности. Но именно сейчас страсти не могло быть места в ее жизни; так добродетельна и высоконравственна она была, что ничто не могло побудить ее поступиться достоинством положения жены Чевиота.

В марте, когда жестокие ветры сотрясали огромный дом и вынуждали будущую мать, съежившись, греться у камина, ее моральные

и физические страдания усилились. Иногда Чевиот оставался с ней, но теперь, казалось, он чувствовал себя неловко в ее присутствии. Он очень заботился о ее здоровье, беспрестанно то отдавая, то отменяя приказания: она не должна делать это, она должна делать то. Он слышал, что будущая мать должна пить специальное молоко и питаться особыми продуктами, и заказал деликатесы из лондонских магазинов и даже из Парижа. Задыхаясь от его даров, окружавших со всех сторон, Флер была ужасно утомлена его непрестанными нравоучениями. Он принуждал ее даже улыбаться:

– Нужно быть веселой, иначе ребенок родится таким же печальным и болезненным, как вы, – бросил он ей однажды вечером, когда прожил несколько дней в Кедлингтоне, наслаждаясь весенней погодой.

Светлый апрель перешел в теплый ласковый май. Зеленел лес, и над холмами и долинами светило яркое солнце.

– Неужели нет ничего смешного в новых книгах, что я принес тебе? – раздраженно спросил Чевиот у Флер. – Мне сказали, что они довольно занимательные.

Она взглянула на него печальными глазами и повертела в руках какой-то роман. Она была сама покорность.

– Я попробую улыбаться, Дензил, – сказала она. – Это нелегко, когда вы в дурном расположении духа. Но умоляю вас, перестаньте тревожиться по поводу моего здоровья. Сейчас я очень хорошо себя чувствую, и доктор Босс говорит, что нам нечего опасаться.

– Я прострелю ему глотку, если окажется, что он ошибается, – пробормотал Дензил.

Флер посмотрела на него ясными глазами, в которых промелькнуло презрение. Как он был неистов в проявлении своей любви и ненависти!

Именно в этот вечер он упомянул о том, что Певерил написал именно ее руки.

– Наш молодой гений становится слишком дерзким. Он не спросил у меня разрешения, чтобы подарить вам это. Как ему удалось так точно изобразить ваши руки? Вы что, позировали ему, вы осмелились…

– Он запомнил их по большому портрету и подумал, что, преподнеся мне в подарок эту небольшую картину, выразит свою благодарность нам обоим.

– Мне на это наплевать, – сказал Чевиот. – Пара рук – какой скучный объект!

– Возможно, это руки, сложенные для молитвы, но вас это не интересует, – сказала она с необычным для нее сарказмом.

Он хмуро посмотрел на нее. Она лежала, накрытая кашемировой шалью, на кушетке у камина в одной из маленьких гостиных, которыми они пользовались, когда бывали одни. Сегодня она выглядела менее болезненно, чем обычно, и была чертовски красива, а в нем никогда не проходило раздражение из-за того, что он не мог окончательно сломить дух этой молоденькой женщины.

– О, конечно, если вам нравится религия, можете продолжать в том же духе, леди Чевиот. На мой взгляд, вы слишком добродетельны, и праведность сделает вас любящей матерью.

Она не отвечала. Увы, только «любящей матерью», подумала с горечью. Она давно уже была беременной, но еще ни на йоту не почувствовала желание иметь ребенка Чевиота. Бедный нежеланный малыш! Само собой разумеется, она будет прекрасно к нему относиться, и это чувство со временем, несомненно, перерастет в любовь. Ей остался один месяц ожидания, потом все это закончится. Она перестала мечтать о смерти, так как считала, что это порочно: если ребенок будет жить, а она умрет, то кто позаботится о нем?