Обреченные на гибель (Преображение России - 1)
Шрифт:
– Ого!.. Ого!.. Го-гэны со своими эфиопами! Ноги у эфиопов вывернуты врозь!.. Ван-Гоги!.. Этто... "Ночное кафе"!.. Хор-рош. Этто... сам себе уши отрезавший?.. В наказание... В наказание, что полотно портил... Не имея на это никакого права!.. Кристаллограф этот?.. Кто сказал ему... этто... что он художник?.. Кто внушил этому неучу, что он может писать?.. Гипноз!.. Этто... непостижимый гипноз!..
– Передают материальность предметов... и живых тел... Чего не знала прежняя живопись... ваша... и ранняя...
– с усилием сказал Ваня.
Но отец только удивился искренне:
– Не знала?.. Как не знала?
– У всех ваших... и ранних картин... было в сущности только два измерения...
–
– Была, конечно... В зачатке. И для больших планов... А вот - тяжести предметов... вещности передавать не умели...
– Если бы даже!..
– поднялся было отец, но тут же сел.
– Если бы даже научились передавать вес - и только?.. Значит, только это?.. До нас не умели, и мы не умели, а теперь поняли?.. Поняли, что такое тяжесть?.. Теперь умеют?.. И только тяжесть вещей и чувствуют?.. А... Этто?.. Только ее и считают нужным передать?.. Мозгля-ки!.. Ах, как поразительно: предметы имеют вес!.. И тела!.. Открытие!.. Значит, прежде, прежде... (Ведь вы всю прежнюю живопись отрицаете!..) Значит, прежде, когда для художников не было тяжести в предметах, когда не чувствовали они этой тяжести вашей совсем... И "Ночные кафе" писали, но ушей... ушей себе не резали!.. Значит, тогда... этто... этто... было хуже?.. Атлант на своих плечах держал свод небесный!.. Свод небесный со всеми звездами в нем!.. Вот какое представление о тяжести было у греков!.. Держал, - значит мог держать, - и тяжести не чувствовал!.. Привычное, легкое дело!.. И Геркулесу передал: "На-ка, подержи!.." На время, конечно, пока в сады Гесперид лазил, яблоки для него красть... И Геркулес тоже держал свод небесный!.. А для вас - яблоко - тяжесть!.. Не яблоко от Гесперид, а простое, житейское... Синап какой-нибудь, или грушовка!.. Микеланджело, по-вашему, не чувствовал тяжести, - а сколько тысяч пудов весу в его "Страшном суде"?.. Или ты и "Страшного суда" не видал?.. Однако там, кроме вашей тяжести, есть еще и "Суд" и притом "Страшный"!.. А ведь вы своих пачкунов несчастных, ни одной картины не написавших, - выше Микеланджело, конечно, ставите!..
– Выше не выше, - попробовал было вставить Ваня, - только расширились границы искусства... Чего прежде не могли, - теперь могут...
– Пухом!.. Пухом!..
– кричал в это время, не слушая, Сыромолотов. Мертвецам даже желали, чтобы земля им пухом была!.. Земля - пухом... А вы... Вы... этто... и пух даже готовы сделать таким, как земля!.. И в пухе тяжесть!.. Этто - маразм! Вот что это такое! Этто - этто - бледная немочь!.. Вы - слюнтяи... сопляки!.. Вас... Вас на тележках возить!..
– Это таких-то, как я?
– спросил Ваня.
– Однако... Однако ты их защищаешь!.. Однако, - этто, - ты на их стороне!..
– Я говорил тебе, что есть...
– уклонился от ответа Ваня.
– А ты?
– О себе самом я тебе не говорил...
– Однако... Я вижу это по тону!.. По тону вижу!.. Где картины их?
Спросил так быстро и настолько переменив голос, что Ваня не понял.
– Чьи картины?
– Эттих... эттих... современных твоих?.. Венец и предел!..
– Сколько угодно!..
– Картин?.. С каким-нибудь смыслом?.. Со сложной композицией?.. Картин, которые остаются?..
– Э-э... картины!.. Это - брошенное понятие...
– вяло сказал Ваня.
Марья Гавриловна принесла в это время кофе, которое неизменно после обеда пил Сыромолотов, и взгляд, которым она обмерила обоих, был явно тревожен. Она не понимала, о чем говорят теперь отец с давно не видавшим его сыном, но слышала, что отец так же серчает и теперь, как и в первый приезд Вани, и так же, как тогда, нужно бы и невозможно упросить его быть ласковей.
– Как этто - "брошенное
– очень изумился отец, глядя на Ваню зло и остро.
– Теперь - находки, а не картины... Открытия, а не картины... Одним словом, - разрешение таких задач, которые...
– А что же такое была картина... и есть!.. Она тоже была... и осталась!.. Находкой!.. Открытием!.. И во всякой картине решались технические задачи... Но они были соз-да-ния духа!.. Они были твор-че-ство!.. И они оставались... и жили столетиями... И живут!.. А теперь?..
– Теперь?.. Теперь есть очень много очень талантливых художников... И они вполне современны... И это их достоинство...
– Ого!.. Ого!.. Очень много!.. И очень талантливых!.. Ты... этто... шутя?.. Шутя, может быть?.. Вообще опять говоришь, или этто... ты сам?..
– Нет, и не шутя, и сам...
– Очень много и очень талантливых?.. Этто... этто... кто же такие?.. Да ты... понимаешь ли, что ты говоришь?
Ваня пожал плечами.
– Что же тут такого ужасного!..
– А то у-жас-но, - что я... на тридцать пять лет старше тебя... этого пока еще не говорю!.. Я еще не говорю, а ты... сказал!.. Я иду по улице... этто... иду и не говорю... и даже не ду-ма-ю... Да, даже не думаю!.. "Какая масса..." или: "Как много молодых людей теперь появилось!.." Не-ет!.. Я думаю: "Как много дряхленьких!.. Как много слабеньких!.. Какая масса недоносков разных... Неврастеников явных!.. Худосочных!.. Какие все вырожденцы!.. И отчего это?.." Вот что я думаю!.. Это я просто как человек так думаю... А как художник... как ху-дож-ник я и теперь не думаю и... не говорю, что много талантов... Откуда такой наплыв?.. С луны?.. Есть тьма подражателей, эпигонов, статистов, свистунов всяких, но талантов... Талантов - два-три, - обчелся!.. А в твои годы... ого!.. В твои годы, знай!
– я думал, что только один настоящий, подлинный и прочный талант и есть в Россиия!.. Вот что я думал!.. И если так не думает каждый молодой художник, - пусть он бросит кисти, пока не поздно, - да!.. Пусть идет в писцы, а красок ему незачем портить! Пусть идет в циркачи... да!.. В борцы!.. Да!.. Ты думаешь, я не знаю, что ты делал в Риме?.. Я знаю!.. Писали мне!..
– Гм... Знаешь?.. Тем лучше...
– катая хлебный мякиш в толстых пальцах, сказал Ваня, не глядя на отца, и добавил ненужно: - Кто же тебе это писал?
– Кто бы ни писал, - значит правда?
– Что выступал в римском цирке?.. Что же тут грешного?.. Коммод был император, - не мне чета!
– однако и он выступал в том же римском цирке!..
– А Мессалина!.. Мессалина!..
– почти задохнулся старик. Мессалина... императрица была, однако продавалась, говорят, солдатам... сволочи всякой!.. По сестерции!.. По сестерции за прием!..
– Да, конечно... Императрица могла бы продаваться дороже, - протрубил Ваня спокойно.
– Этто... этто... это...
Сыромолотов был явно взбешен почти в той же степени, как тогда, когда Ваня нечаянно застал его на крыше за этюдом; и, как тогда, сдержавши себя нажимом воли, спросил вдруг, отвернувшись:
– А вещи твои?
– В гостинице... где я остановился, там и вещи, - старался тщательнее округлить хлебный шарик Ваня.
– Ага!.. Рассудил, что так будет лучше?..
– поднял брови отец.
– Да-а... Потому, во-первых, что я ведь теперь не один...
– А-а!.. Так... Товарищ?..
– Женщина... Да... Конечно, товарищ...
– Гм... женщина?.. Художница?..
– Не-ет... То есть в своем роде художница, конечно... Акробатка... Очень высокой марки... Воздушные полеты... на приборах, разумеется, а не на моторах...
– Акро-батка?.. Этто... этто... (Сыромолотов два раза с усилием глотнул воздух)... этт... Сестра Аберга?.. Фрейлин Аберг?.. А-а?
– Шитц... Эмма Шитц!.. Известная...