Обреченные на гибель (Преображение России - 1)
Шрифт:
Иван Васильич был весело возбужден, даже торжествен. Его христоподобное лицо как будто струилось (так показалось о. Леониду), когда он сказал, обращаясь ко всему столу:
– Хозяин этого дома и прелестная хозяйка!.. Знакомьтесь, господа!
И задвигались стулья, и Ваня, широко улыбаясь, но не выпуская из левой ладони локоть правой руки Эммы, топчась обошел весь стол и, наконец, уселся поближе к самовару и рядом с Худолеем.
Даже и не в лечебнице тягостны первые минуты знакомства людей с людьми, и, конечно, Иван Васильич
– Простите, не понимаю я вас, Иван Алексеич, почему вы отказались провести к себе наверх свет?.. Посмотрите, какая прелесть!.. Свет ровный, его не замечаешь, - верхний, не беспокоит нервов...
– Почему? Это просто!
– улыбнулся Ваня.
– Я соскучился за границей по лампе... Там даже в коровниках электричество!
– Вам это не нравится?
– ядовито спросил его Иртышов и в ожидании ответа привычно разинул рот и бросил в него какую-то крошку.
– Электричество вводится теперь даже в церквах, - кротко заметил о. Леонид.
– Всякий свет от бога.
– Когда я рисую по вечерам, я могу поставить лампу как мне угодно, ответил Худолею Ваня.
– Вот почему...
– Вздор! Вздор!.. Зачем настояще говорить вздор!..
– горячо перебила Эмма.
– Я не люблю вздор!.. После зафт - мы езжали на Рига! Ну?.. Зачем нам электрич свет?
– Ах, вот как!.. Уезжаете?.. Решено?
– обрадованно заволновался Иван Васильич.
Но Ваня только пожал широкими плечами и ответил неопределенно:
– Гм...
– В Риге очень узкие улицы, - вставил Синеоков.
– Я там был года три назад.
– О-о-о!.. О-о!.. Узки улиц!
– живо откликнулась Эмма.
– Вы были Старый Рига!.. Ну?.. Вы не был Новый Рига!..
– Как в Праге, - поддержал Карасек.
– Вы не были в Праге? Нет?.. Это есть необыкновенный город - Прага!.. В старой части там тоже есть узкие улицы.
– Наслоение культур, - определил студент очень важно и несколько скучающе.
Один только инженер смотрел исподлобья, имел очень необщительный вид и никак не отозвался на приход Вани с Эммой. У него была длинная голова, длинное лицо, подстриженные ежиком, но мягкие на вид волосы, редкие, темные; робкий подбородок, впалые щеки, висячие усы.
Он сосредоточенно чистил большое красивое яблоко перочинным ножом, и Худолей сказал ему:
– Яблоки вымыты, эпидемий в городе нет, а вы счищаете самый питательный слой!
Инженер посмотрел на него исподлобья, посмотрел на Эмму, покраснел густо и ответил:
– Очень жесткая кожица.
И на худых зябких руках его отчетливо забелели суставы пальцев.
– Это синап, - объяснила ему Прасковья Павловна, ласково прикачнув буклями: - Возьмите другое... Вот - канадский ранет, кожица мягкая...
– Крымские яблоки, они... вообще почему-то хуже северных, - сказал о. Леонид.
– Там есть такие, например, -
– А вы из какой же это яблочной губернии, отец?
– полюбопытствовал Иртышов.
– Отец... Леонид, - вы хотели добавить?
– поправил его Иван Васильич.
Иртышов метнул на него игривый косой взгляд и сказал, ни к кому не обращаясь:
– Есть хорошие сады в Орловской губернии, в Карачевском уезде... Есть в Курской, в Воронежской... У иных помещиков под садом до сотни десятин...
И бросил в раскрытый рот одну за другой кряду три крошки.
О. Леонид нервно провел прозрачной рукой по бледно-русой бессильной бороде, вздохнул и спросил Ваню скороговоркой:
– Читал я, что "Тайная вечеря" знаменитая - Леонардо да Винчи попортилась сильно... Вы не видали?
Ваня смутился немного.
– Это в Милане, кажется... Фреска на стене... Разумеется, должна была пострадать... Но я не был в Милане и не видел...
– Не ви-да-ли?.. "Тайной вечери"?.. Как же это вы?
– О. Леонид удивился совсем по-детски.
– А мне Иван Васильич говорил, что вы были в Италии!..
Эмма расхохоталась весело.
– Милан!.. Ха-ха-ха!.. Там Scala... там о-перный певец, - ну...
Так и осталось непонятным о. Леониду, чем он рассмешил Эмму, потому что ее перебил Ваня, забасив громко:
– "Тайная вечеря" теперь, кажется, реставрирована сплошь... Да, впрочем, зачем и оригинал, когда он всем уже известен по снимкам?.. Не читаете же вы Пушкина в рукописях!..
– Или псалмов Давида по-древнееврейски!
– подсказал Иртышов.
– Особенно в наш век фабричного производства!
– вставил весело Синеоков.
Он был средних лет, высокий, тонкий, с чуть начавшими седеть черными волосами, в безукоризненной манишке, и вообще щегольски одет.
Была большая бойкость в его лице, в насмешливых глазах и губах, и даже в крупном носе, имевшем способность не изменяться в очертаниях, как бы широко он ни улыбался.
– Наш век фабричного производства в общем - очень гуманный век, этого не забывайте!
– поправил его Худолей.
– Особенно для рабочих!
– язвительно дополнил Иртышов и охватил колено.
А Карасек, вытянув над столом розовое лицо и правую руку со сверкнувшей запонкой на манжете, почти пропел вдохновенно:
– Когда славянские ручьи сольются во всеславянское море, ка-ка-я обнаружится тогда, господа, гу-маннейшая во всем даже мире славянская душа!.. Я закрываю свои глаза, но вижу как бы в некотором тумане...
– Го-спо-да!
– вдруг перебил его студент, томно, но очень решительно.
– Разрешите прочесть вам мою последнюю поэму в тринадцати песнях!..
Иван Васильич тревожно задвигался на своем стуле и даже поднялся было, желая отвлечь внимание от студента, но Ваня уже протрубил неосторожно: