Обреченные невесты
Шрифт:
Человек Дождя застонал. Руки у него были связаны за спиной, и не так-то легко было подтянуть ноги и сесть. Он пробормотал какое-то ругательство.
— Слушайте, все ведь позади. Все эти ругательства, проклятия, плевки, борьба с веревками только компрометируют таких людей, как вы да я.
Человек Дождя угрюмо сверлил Квинтона взглядом, словно хотел разнести на куски его голову.
— И не надо смотреть на меня так, словно я монстр. То есть верно, монстр, но в таком случае ни ругательства, ни проклятия, ни плевки, ни борьба с веревками, ни пронзительные взгляды не помогут, как не
Взгляд Человека Дождя не смягчился.
— И что мы с вами за люди, Квинтон?
— Настоящие мужчины. Свободные от условностей, которые навязывает массам общество. Мы с вами видим истину, вы и я. Я пес ада, а вы хитрый лис, старающийся отнять у меня мою награду. Мы оба распознаем красоту, и нам обоим нравится Райская Птичка.
— Неужели? Я люблю Птичку. А вы ее ненавидите. Разве не так?
— В таком случае мне нравится ее ненавидеть. Так или иначе, мы оба знаем, что такое любить. — Поглядев на жалкое существо, в которое превратился противник, Квинтон нахмурился. — Ну да, понимаю, самое время для проповедей в попытках наставить меня на путь истинный. Что ж, одну-другую готов выслушать. Начинайте.
Брэд не воспользовался предложением. Квинтон другого и не ожидал. Решимость Человека Дождя таяла на глазах, сменяясь печалью. Словно он смирился с поражением. Право, в этом есть нечто жалкое. Наблюдать, как личность, наделенная незаурядным умом, превращается в ничтожный кусок мяса… Квинтон вдруг испытал неудержимое желание двинуть ему в челюсть.
«Проснись, проснись, святой дух! Не позволяй мне издеваться над собой!»
— Вы жалко выглядите, — сказал он вслух.
Из правого глаза Человека Дождя выкатилась слеза.
«Его слабость нестерпима! Надо встряхнуть этого призрака-моллюска — достаточно одного удара по голове. Смотреть, как слабый человек умоляет сохранить ему жизнь, — зрелище ожидаемое и потому приемлемое. Смотреть, как о пощаде молит слабая женщина, — зрелище, приносящее удовольствие, потому что она всего лишь играет роль, отражающую всеобщую слабость мира. Но смотреть, как разваливается на куски этот призрак-лис, невыносимо. Брэд Рейнз нуждается в хорошей трепке — как тот мальчишка, которого я вздул в ресторане Элвей».
— Отвратительно, — вздохнул Квинтон.
— Вам никогда ее не поймать. — Голос Человека Дождя прозвучал сильно и уверенно.
И тут Квинтону пришло в голову, что не себя он оплакивает. Он по Птичке слезы льет. И не похож этот человек на дрожащего мышонка, смирившегося с поражением. Скорее наоборот. Человек Дождя не за свою жизнь боится. Его убивает судьба, уготованная той, кого он любит. Это не трусость, это благородство.
Квинтона так потрясло открытие, что он на несколько мгновений дар речи потерял. Но и в таком состоянии он должен был спросить себя — почему? И когда спросил, гудящий мозг выдал ответ: «Потому что ты ревнуешь к Человеку Дождя. Безумно ревнуешь. Называя вещи своими именами, ревнуешь к любви и благородству Человека Дождя так же, как к красоте Райской Птички, избранницы Бога».
Квинтон заметил, что у него дрожат руки. Он завороженно уставился на них. Получается, только сейчас наступил момент высшего
Быть тем, кто он есть, — вот самый трудный вызов. Быть таким, каким его хочет видеть общество, он не может. Он вынужден противостоять уважению и чести, которыми искушают его сейчас, и отдаться злу.
— Вы мне отвратительны, — повторил он и, подойдя к столу, взял желтого цвета дрель на батарейках.
Мягко заурчал, возвращая ему спокойствие, мощный электромотор. Уровень напряжения нужно выбрать такой, чтобы дрель беспрепятственно вошла в кость.
Есть в костях нечто, что беспокоит большинство людей в том смысле, что они рассекают кожу, вторгаясь в потаенные глубины человеческого «я». А лицо никому терять не хочется.
Сверля кость, Квинтон разом решал две задачи.
Во-первых, обескровливал тело через маленькое отверстие в ступне. А во-вторых, обнажал истинную кость невесты. Или, в данном случае, мужчины.
Убедившись, что дрель в рабочем состоянии, он положил ее на место и подошел к Человеку Дождя, наблюдавшему за его действиями со странным равнодушием. Неужели он ничего не боится? Похоже одного или двух отверстий будет недостаточно, чтобы заставить его закричать от боли.
— А теперь выслушайте меня, — заговорил Квинтон. — Ничего личного…
— Как это ничего личного?
— Ладно, — отозвался Квинтон, помолчав. — Положим, есть кое-что личное. Мне нужно, чтобы вы закричали. Ваша жизнь меня мало волнует. Но я хочу, чтобы здесь оказалась маленькая невеста, ясно? Похоже, ей хватило дурости запасть на вас, особенно теперь, после того как вы ее освободили. Вот мне и надо, чтобы вы заорали, как ребенок, которому удаляют зуб без новокаина.
Казалось, на Человека Дождя эти слова не произвели впечатления.
— Вам ее не достать, — произнес Брэд. — Ее здесь нет. Я могу кричать сколько угодно, пока вы сами не попросите остановиться. Но Птичку вам сюда не заманить.
— Да ну? — Квинтон надавил на спусковой крючок, и дрель негромко заныла. — Похоже, вам кажется, что вы хорошо ее знаете.
Человек Дождя по-прежнему сохранял хладнокровие.
— Даже если она не успела отойти далеко и услышит мой крик, все равно поймет, что сделать ничего нельзя. Барак поджечь она не может, застрелить вас — тоже, уехать на пикапе бессильна. Она с самого начала это знала, потому и согласилась бежать. Меня убить вы можете, но Птичку вам не достать.
— Правда? А что мне помешает выследить ее, скажем, на следующей неделе?
— Вы за дурака меня держите? Вам никогда не напасть на ее след. Для вас Птички больше нет. Считайте, она так далеко, куда вам не добраться.
Его уверенность взбесила Квинтона.
— Знаете, там, на воле, вы меня ставили в тупик. Но сейчас превратились в отъявленного лжеца. Мне будет легче вас убить. Ненавижу притворщиков.
— Ладно, Квинтон, хватит болтать. Действуйте. Я буду орать как резаный, только это вам не поможет.