Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне: Воспоминания и документы
Шрифт:
Это была наша военно-морская база, арендованная нами у Финляндии после войны 1939 г. На этой огромной базе, превращенной в лагерь, разместилось около 6000 пленных. Здесь же были и «старые» пленные — моряки, служившие на этой базе, и другие, попавшие в плен в 1941–1943 гг.
Судьба моряков этой базы трагична. Война с немцами началась 22 июня, а база на Ханко держалась до 3 декабря 1941 г., когда фашисты были уже под Москвой.
3 декабря моряков решили эвакуировать в Ленинград, что было предприятием почти невыполнимым. Для этого было выделено два теплохода: «Сталин» и «Молотов». Сколько моряков помещалось на каждом, не знаю.
Как говорили сами моряки, у них на базе были припрятаны кое-какие съестные припасы и им удалось физически продержаться зиму 1941/42 г. Потом некоторых взяли на работу фермеры — этим было полегче. Остальные работали на разных работах.
Удивительно, что моряки были совершенно лишены информации: они были уверены, что с Москвой и Ленинградом произошло самое худшее, не знали, что наступил перелом в войне и что наша армия наступает по всем фронтам. Для них последними новостями были: Ленинград в осаде, немцы у Москвы. Новости, которые они узнали от нас, просто ошеломили их. Так лихо они были распропагандированы.
Вот в этот огромный фильтрационный лагерь стали свозить со всей Суоми, из разных лагерей (сколько же их было?!) пленных. Здесь происходило распределение очередности отправки на родину.
Здесь же проводилась самая ожесточенная пропаганда как с той, так и с другой стороны. Появились белогвардейские шюцкоровские газетки на русском языке с антисемитскими статейками. Одну статейку я хорошо запомнил. Она касалась драматурга Александра Корнейчука. Под карикатурой был примерно такой текст: «Посмотрите на этот толстый мясистый нос, на эти вывороченные губы…» и т. д. в таком же духе. При этом я не уверен, что Корнейчук был евреем.
Появлялись в лагере и священники. Приехали представители нашей армии, видимо, политработники и контрразведчики. Их цель была — уговорить нас вернуться на родину.
Они прекрасно знали, что пленным, работавшим на хуторах у фермеров, здешняя жизнь казалась привлекательнее, чем у нас в колхозах.
Известно, что старосты во всех лагерях назначались из хорошо «зарекомендовавших» себя пленных. Эти цепные псы были самыми свирепыми и жестокими исполнителями всех приказов администрации.
Некоторые из этих старост, по злой воле своей судьбы, оказались в этом лагере среди тех, над кем они вволю поиздевались за эти два-три года. Благодаря рвению этих старост многие навсегда остались в земле Суоми, в братских могилах.
Тех старост, которых удалось распознать, предавали суду, скорому и, на взгляд потерпевших, справедливому. Администрация лагеря, зная о самосуде, тем не менее ни во что не вмешивалась.
Огромный барак с трехэтажными нарами. В центре — свободное пространство 20–30 кв. м (как в Нараярви). Там стоит большой стол и сидят судьи, в основном моряки. Все три яруса нар забиты до отказа. Внизу, на первом
На мандолине играет Ваня Волынец. Это имя на долгие полтора года прикипело ко мне.
Я оказался в этом лагере единственным евреем, да еще десантником. На меня, как на чудо, приходили смотреть и из других бараков. Конечно, если бы немецкий контингент не ушел на север Суоми (по слухам, защищать оловянные рудники в Петсамо), — «меня бы тут не сидело».
Итак, оркестрик играет, а на середину барака вызывается очередной староста.
— Кто знает этого человека? Один за другим на свободное пространство протискиваются люди, потерпевшие от лютости этого старосты. Его обвиняют, он защищается, отпирается, суд решает.
Приговор почти всегда один — смерть. Шесть моряков поднимают старосту вверх на вытянутые руки и с размаху бьют об пол, поднимают еще раз и еще раз и — об пол, и об пол. И, бездыханного, — под нары.
Вызывают следующего.
— Кто знает этого человека?
Оркестрик продолжает играть…
В гигантском этом лагере существовала небольшая столярная мастерская, где пленные, умевшие столярничать, изготовляли различные сувениры. Материалом служила, главным образом, карельская береза с очень красивой текстурой. Это были бруски или шпон.
Так как некоторое время мы в лагере шатались без дела, будучи предоставленными сами себе (допросы не велись, суды были вечерами), то я, в силу своего влечения к столярному делу, оказался в этой мастерской. Меня никто не гнал, и я стал помогать по мелочам в изготовлении всяких поделок. Очень много делали сигаретниц, махорочниц и портсигаров для сигарет.
Здесь я познакомился и даже подружился с одним из мастеров, которому я помогал. Из его запасов я впервые попробовал настоящий финский плавленый сыр, неизвестный у нас. Размер бруска сыра был равен кирпичу, даже несколько больше. Этого мастера звали Керим, и, по иронии судьбы, он был татарин. Таким образом, Ибрагим нас продал (и, если бы Суоми не капитулировала бы, его предательство было бы нам приговором), а другой — Керим — меня откармливал и учил мастерству.
Керим был лет на пять-шесть старше меня, отлично сложен, широк в кости и человек очень доброго, спокойного нрава. Он был моряком и находился в плену с конца 1941 г.
Как память об этой мастерской, у меня долгие годы хранилась деревянная махорочница из карельской березы с «секретным» запором-задвижкой.
Странно, но во всех трех лагерях (хельсинкском пересыльном, Нараярви и здесь, в сборном) я ни разу не видел Бариева. Сашка тоже не видел. Сомневаюсь, что его оберегали финны, как некоего пособника. Они и старшин-то выдали.
Наконец пришло время подготовки к отправке на родину. Фамилии наши были близки по алфавиту: Бариев, Волохин, Волынец, но все мы в скором времени попали почему-то в разные теплушки и были увезены в разные места.
В период подготовки к отъезду была осуществлена экипировка всех желающих. Это был очень гуманный поступок. Моряки, у которых сохранилась довольно крепкая одежда: форменка, бушлат, брюки и ботинки, отказывались надевать финскую солдатскую форму. Тем, у кого одежда износилась, пришлось. Был конец октября, вечерами холодно, и мы, доходяги, в своей изношенной летней форме мерзли.