Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне: Воспоминания и документы
Шрифт:
Хранил все у Ани, так как комнаты и уголка для жилья у меня не было. Спал я в конторе колхоза на столе. Вместе со мной в конторе ночевал кузнец, брат бухгалтера колхоза. Братья были мне очень симпатичны, по национальности русские. Их приняли на работу в немецкий колхоз как специалистов. Бухгалтер жил на квартире, а кузнец околачивался без угла. На воскресенье они ездили к себе домой в Нижнеднепровск, а в понедельник приезжали чистые и переодетые. Мы с кузнецом в конторе на плите жарили кукурузу, грызли ее и беседовали до глубокой ночи.
Мне необходимо было выкупаться, и я решил для этого пойти
В 11 часов зашел Мишель (Михаил Васильевич). Увидев меня, он раскричался, устроил скандал, упрекал меня в безрассудстве, говорил, что мое появление в их доме будет стоить им жизни. Но женщины его успокоили. Я хотел незамедлительно уйти. Но Нила М. не пустила и заверила, что уйду до рассвета в 6 часов.
Утром Мишель появился часов в 6. Он, видимо, ночевал у Виталика (в квартире Энтина). Я проснулся от его крика, почувствовал себя виноватым за то, что проспал, а Мишеля правым. Через двор побежал за школу. В город идти не хотел, так как еще было очень темно, а переждал в укрытии до полного рассвета. Пошел я к парку Шевченко, чтобы оттуда выбрать переход через Днепр на левый берег.
Через Днепр переходить было опасно. Лед был непрочный, и можно было провалиться между трещинами льдин в воду. Но другого выбора у меня не было, и обратно в Александровку решил идти по тому же пути, которым шел в город. При подходе к парку Шевченко увидел у левых въездных ворот в парк немецкие крытые тентом грузовики, возле которых толпился народ с корзинами и мешками. Это были в основном женщины-колхозницы. Немцы проверяли их документы (справки, разрешения — Ausweis). У кого было разрешение, по лестнице влазили в грузовик. Когда посадка кончилась, лестницу убрали и немцы сели в кабину, я подцепился на задний борт и влез в грузовик через проем брезентового тента.
На левом берегу нас выгрузили. В Александровку добрался благополучно пешком.
В Александровке появился и познакомился со мной некто Алексей. Он поступил на работу на опытное поле. Алексей, парень лет 25, чернобровый, чубатый, косая сажень в высь и в ширь, кирпатый. Он скоро пристал в приймы к Катерине, разведенной молодичке, и зажил в полном достатке. Муж Кати был в армии. Я заходил к Алексею, хотел выяснить, что он за птица, но мне это
Зачастили в мастерскую и местные полицаи, которые задавали мне вопросы, кто я, откуда я. Мне стало ясно, что мною интересуются. Кожевник Чимбарь отношение ко мне резко изменил, сурово заявил, что не нуждается больше в моей помощи. О причине такого поворота нетрудно было догадаться. Либо он слышал разговор обо мне, либо испугался, что на моем фоне и его распознают. Однажды в воскресенье я помог бухгалтеру опытного поля погрузить и отвезти к нему домой на Игрень овощи. По соседству с домом бухгалтера я увидел во дворе моего кожевника и игреньского полицая. Значит, он жил в доме полицая. Вероятно, он рассчитывал на надежное полицейское прикрытие, отвод глаз и подозрений.
В колхозе мне выдали на заработанные трудодни мешок пшеницы, картофель и другие продукты. Завозить эти продукты мне было некуда. Узнав об этом, председатель колхоза выделил мне маленькую комнатку-конурку в доме, где жил колхозник-немец с женой и дочкой. Дочь их работала в Днепропетровске у немцев переводчицей, как и большая часть немецкой молодежи Александровки. От хозяина дома я узнал, что немцам под Москвой Красная Армия преподала урок. Но точных данных я не имел. В газетных сводках немцы сообщали о какой-то планомерной перегруппировке войск и о занятии заранее подготовленных позиций. Все эти сводки выглядели туманными и расплывчатыми, но отражали резкое ухудшение положения фашистов на фронте.
В первую же ночь ночевки на новой квартире меня разбудили стуком в дверь. В комнату вошли два полицая — немецкие колонисты, те самые, которые задавали мне вопросы в кожевенной. Меня повезли в сельскую управу. Староста управы меня знал. Я ему пилил дрова. Кроме меня, в управу привезли Сергея Рязанского и пожилого мужика из Орла, звали его Андреем.
Мне учинили допрос. Кто я по национальности? Я ответил — русский.
— А что, если мы проверим и докажем, что ты еврей?
Я понял, о какой проверке идет речь, и сказал, что отец мой русский, мать еврейка.
Староста и оба полицая между собой переговорили на своем языке. Всего разговора я не понял, но суть его была в том, что, если мать еврейка, значит, сын еврей.
Нас заперли в камеру при управе, а на рассвете снова допрашивали: кто такой Алексей, где он? Кто скажет, того сейчас же отпустят. Это была, конечно, полицейская ложь. Но никто не знал, где Алексей. Он своевременно ушел из Александровки.
Из Александровки по направлению Игрени нас повезли на подводе. Три полицая сидели рядом, впереди и сзади на подводах ехали еще по одному полицаю. По дороге мы разговаривали. Сергей предположил, что нас везут на восстановление железнодорожных путей. Но я был уверен, что меня везут на расстрел.
Последние часы перед расстрелом?
Мы проехали Игрень и направились дальше в направлении Днепропетровска. День стоял тихий и солнечный. По голубому небу плыли отдельными островками белые облака. Я мысленно прощался с окружающей предвесенней природой и жадно всматривался в каждый штрих ее красоты.