Обречены на подвиг. Книга первая

Григорьев Валерий Васильевич

Больше Володька таких ошибок не допускал и впоследствии успешно закончил училище.

Но самый серьезный, можно сказать «смертельный трюк» произошел с курсантом Пугиным. Я был наблюдающим, и был свидетелем этого уникальнейшего происшествия. Саня Пугин, между нами Пуга, при заходе на посадку потерял скорость и «провалился» на глиссаде снижения. Майор Осин – бессменный РП – как и положено, начал ему подсказывать и давать команды на исправление:

– Ниже глиссады, не снижайся, на оборотах! На оборотах!

Пуга вовремя ошибку исправить не смог.

Видя, что самолет приземлится до полосы, руководитель полетов приказал:

– Обороты! На второй круг!

Курсант выполнил команду, но теперь при снижении уклонился в правую сторону. Все бы ничего, да самолет зацепил правым выпущенным закрылком один из «матросиков» – это такие полосатые черно-белые треугольные пирамидки, обозначающие начало и конец взлетно-посадочной полосы. Закрылок оборвался, и самолет за счет того,

что левый закрылок был выпущен, а правый отсутствовал, стал энергично вращаться вправо. С развивающимся креном он летел прямо на СКП. Я сидел на крыше СКП, вся эта эквилибристика происходила прямо перед моим носом, буквально в ста метрах. В какой-то момент мне показалось, что самолет рухнет на нас. В голове даже мелькнуло: а не пора ли прыгать с крыши? У всегда хладнокровного Осина во время этого трюка буквально отнялся язык. Да и подсказать он вряд ли что смог бы, ситуация изначально была катастрофической, отклонения элеронов не хватало для парирования кренящего момента. Большим крестом в плане предстал перед нами самолет, достигший крена более шестидесяти градусов. И вдруг, вопреки законам аэродинамики, самолет вышел из крена, просев до высоты одного метра. Подняв клубы пыли и выйдя из них, как Феникс из пепла, он пронесся над нами с набором скорости и высоты и стал удаляться в сторону Главного Кавказского хребта.

Непонятно как, но Пугин, мгновенно принял единственно правильное решение – нажал на кнопку уборки закрылков и дал до отказа левую ногу. Пока убирался оставшийся закрылок, самолет успел накрениться на угол почти девяносто градусов. Но отклонения руля направления хватило, чтобы парировать смертельный крен.

У всегда невозмутимого Осина затряслись руки и колени. Больше минуты он смотрел вслед удаляющемуся к горам самолету не в силах ничего произнести, затем, взяв себя в руки, дрожащим голосом сказал:

– Сто тридцать пятый, занять обратнопосадочный курс и высоту восемьсот метров.

– Понял, – ответил Пугин довольно-таки спокойным голосом.

Посадку без закрылков Саня произвел мастерски.

Пугу не выгнали из летчиков только потому, что он смог сообразить, как надо было действовать в данной ситуации. Уже став профессиональным летчиком, я понял, что стресс иногда замедляет время, и ускоряет многократно мыслительные процессы. Как фронтовики рассказывают, что видели медленно летящие в них пули, так и летчик порой быстротекущие процессы наблюдает, будто в замедленной съемке, успевая принять верное решение. Многие летчики, которым пришлось покинуть самолет катапультированием, вспоминают сам процесс, так как будто он длится как минимум десятки секунд. Они помнят, как медленно уходил фонарь кабины самолета, как поочередно срабатывали захваты рук и ног, и как плавно выходило кресло из кабины самолета. Они успевали фиксировать параметры полета – высоту, скорость, показания приборов контроля двигателя. И при этом еще дублировали работу автоматики средств спасения. В реальности же все происходило в считанные доли секунды.

Каким образом Саня сообразил убрать закрылки, да еще и дать «ногу» против крена одному Богу известно. Даже не каждый опытный летчик в этой ситуации справился бы в этой ситуации.

Надо сказать, что в этом случае едва не погиб солдатик из оцепления, который мирно спал под тенью «матросика», продолговатой фанерной пирамидки ограничивающей границы взлетно-посадочной полосы и окрашенный в бело-черные полосы, для хорошего контраста с земной поверхностью. Разбуженный треском ломающейся пирамидки и ревом пролетевшего над самым ухом самолета, бедный боец чуть не сошел с ума.

Было еще много всяких больших и мелких инцидентов, какие неизбежно происходят при первоначальном летном обучении.

Наш курсант-«суперлетчик», вылетевший первым самостоятельно, Саня Хлыстов, например, умудрился в одном полете четыре раза непреднамеренно сорваться на вводе в переворот. Делается это элементарно. Мне такой «фокус» показывал инструктор. После полубочки на скорости двести пятьдесят километров, ручка управления резко берется на себя, и за счет несимметричного срыва потоков с полукрыльев самолет делает полубочку. При этом исправление ошибки также элементарно – надо просто «отпустить» ручку и дать обороты. Я этот урок инструктора усвоил быстро, хотя самостоятельно его не повторял. А вот Сане, видно, некому было показать, или хотя бы объяснить физику данного явления. Он переворачивал самолет, но вместо плавного взятия ручки, резко рвал её на себя, и самолет начинал вращаться, когда в его понимании он не должен был вращаться. Обладая быстрой реакцией, Хлыст, как мы его называли между собой, при вращении еще успевал докладывать о намерении катапультироваться. Самолет сам выходил из штопора, а обезумевший курсант упорно пытался выполнить положенную по заданию фигуру. И только когда руководитель полетов покрыл его площадным матом и запретил дальнейшее выполнение задания, он успокоился и благополучно завершил полет. После такого героического полета наш «отличник» надолго попал в опалу.

«Целовать курсанта нельзя, у него везде ж….»

Как и бывает, из двух эскадрилий

списали почти каждого четвертого. Наша летная группа, на редкость, способная и удачливая первоначально не понесла потерь. Мы все более-менее успешно постигали азы летания, в серьезные переплеты не попадали, и наш инструктор, наверняка, гордился плодами своего труда. Но памятуя ставшую нарицательной, и любимую всеми инструкторами, присказку «Целовать курсанта нельзя, у него везде жопа», особо нас не хвалил, но и журить шибко не журил. Где-то ближе к лету, когда мы все уже успешно летали, нам сменили инструктора, и на место беззлобного Репина пришел сравнительно молодой, но очень амбициозный капитан Глыбин. Был он плотного телосложения, с волевыми чертами лица, с отрывистой и пренебрежительной манерой разговора. Особо заниматься с нами он себя не утруждал, но всячески давал понять, если что не так, то пощады не жди. Мы особо не расстраивались, по поводу смены инструктора и как летали, так и продолжали летать, стабильно продвигаясь по программе освоения Элки. И вот как-то Глыбин, с наигранной доброжелательностью представляет нам еще одного курсанта группы. Это был мой старый знакомый, курсант Женя Захаров. Нельзя сказать, что были с ним друзья-приятели, но друг друга знали, хотя и учились в разных отделениях. Захаров по нашим меркам был на привилегированном положении, его отец был начальником финансовой службы училища и в звании полковника. С первого курса он щеголял в хромовых офицерских сапогах, и в офицерской полевой форме, что, наверное, не возбранялось. Во всех его повадках и манерах, чувствовалось, наряду с хорошим воспитанием, величайшее превосходство перед нами простыми смертными. Думаю, что он с самого начала, чувствуя покровительство своего батюшки, рассчитывал хорошо распределиться из училища, и сделать прекрасную карьеру. Но вот, таки нашла коса на камень. Попав на первоначальное обучение в Кореновку (так мы называли полк в Кореновске), у него что-то не заладилось с освоением профессии летчика. Выбрав три вывозных программы, а это как минимум сто и более полетов, папанька уговорил начальника училища отправить свое чадо к нам, в Чечню, в Слепцовскую, в надежде на то, что чистый горный воздух и новый инструктор поправят ситуацию, и родное чадо освоит романтичную профессию.

Вся спесь и превосходство над нами, которое доселе било через край у Евгения улетучились и перед нами уже был человек с комплексом явной неполноценности. Чуть ли не заискивая Женя поинтересовался как мы летаем, как инструктор. Узнав. Что мы уже приступили к сложному пилотажу и групповым полетам, он совсем сник.

К сожалению, ситуацию не спасло и влияние батюшки, и перевод в нашу гонную эскадрилью. Уж не знаю с какими рекомендациями от прежних инструкторов он к нам прибыл, и каковы были его летные способности, но наш инструктор сделал все, чтобы «списать» незадачливого, хотя и блатного курсанта. Я невольно стал свидетелем вывозных полетов Евгения с нашим Инструктором. Будучи «наблюдающим» за шасси, я с интересом смотрел как они «мотают» вывозные круги с конвейера. А таких кругов было не мало. И каждый раз была одна и та же ошибка. Выравнивание, как мы промеж себя говорили начиналось на высоте десятиэтажного дома, вместо положенных семи метров. Затем самолет по-вороньи, плавно снижался на высоту выдерживания, и мягко приземлялся. На заключительном этапе чувствовалась твердая и уверенная рука инструктора. Для себя я сделал вывод, что Женя начинает рано выравнивать. Каково же было мое удивление, когда на разборе полетов инструктор, наоборот, сказал, что он слишком низко выравнивает.

– Захаров, я выхватываю «ручку» в самый последний момент, когда дальше терпеть нельзя.

Для меня стало ясно, что наш капитан не хочет возиться с курсантом, и решил его просто-напросто «закатать». Понятно, если инструктор говорит, что выравнивает слишком низко, а на самом деле слишком высоко, то следующий раз курсант начнет выравнивание еще выше. Я не стал рассказывать Женьке про злые козни нашего учителя, так вряд ли бы он добился правды, да и картину основной части полета я не знал. Ведь не просто так он вылетал три вывозных программы. По прошествии небольшого времени Женю «списали», и вполне возможно, он нашел себя на другом поприще. И как говорится неизвестно кому больше повезло.

Процедура списания по летной неуспеваемости носила многоступенчатый характер. Инструктор выполнял с курсантом до полутора-двух, а иногда и трёх вывозных программ. Если он сомневался в его способностях, решение о целесообразности дальнейшего обучения принимал командир звена, который, как правило, добавлял от пятнадцати до двадцати вывозных полетов. После этого курсанта проверяли командир эскадрильи или его заместитель, командир полка или его заместитель. И на вершине этой пирамиды был заместитель начальника училища полковник Дударенко. Обычно полет с ним воспринимался как приговор. Говорят, что кому-то когда-то он после полета давал допуск, и курсант успешно вылетал. Но по прошествии какого-то времени курсант разбился из-за грубейшей ошибки на посадке. И после этого полковник никого из «двоечников» не выпускал. Возможно, это и так, а может просто нагоняли жути, но в нашем полку на всех, кого он проверял, был поставлен большой и жирный крест.