Обретение Родины
Шрифт:
На рассвете майор Балинт подсчитал жертвы ночной бомбардировки: одиннадцать убитых, тридцать четыре раненых.
Немецкая бомба угодила и в операционную. Погибли хирург, военврач Бабкин-Яровой, и оперируемый им гонвед.
4. Тридцать тысяч пар сапог
После прорыва Воронежского фронта наступавшие части захватили несколько венгерских военных складов.
Советские трофейные команды натолкнулись на поразительные вещи. Так, например, в Белгороде на улице Ворошилова, которую оккупанты перекрестили в Длинную, в доме 71, помещался один из провиантских
В Новом Осколе на улице Ленина, переименованной немцами в Тевтонскую, в домах 22, 24, 26 и 28, обнаружились венгерские склады, в которых хранилось больше тридцати тысяч пар бурок на кожаной подметке. Трофей этот поразил интендантов куда больше, чем губная помада. Они никак не могли понять, почему эту зимнюю обувь не роздали гонведам, жестоко страдавшим от лютых морозов.
Лейтенант Йожеф Тот вскоре ответил на этот вопрос. Ему было поручено ознакомиться со складскими документами, которые венгерское командование в суматохе отступления забыло сжечь.
На основании этих документов лейтенант Тот написал статью во фронтовую газету. 2 февраля 1943 года она была опубликована под заголовком «Тридцать тысяч пар сапог».
Статья начиналась так:
«Советские солдаты и офицеры хотят понять, почему попавшие в плен гонведы оказались без обмундирования и питания? Неужели Венгрия настолько нища?
Нет, Венгрия — страна богатая. А вот народ венгерский — беден. Все отнимают у него помещики, банкиры, епископы и высшие чиновники государственного аппарата, возглавляемого адмиралом Хорти.
В последние же годы венгерский народ грабит еще и Гитлер. Это он ради своих сумасбродных планов мирового господства силой погнал сотни тысяч венгерских рабочих и крестьян на кровавую бойню, на верную смерть. И он же лишает Венгрию всего необходимого для снабжения угнанных на фронт венгерских солдат. Мы, очевидцы, и знаем, что наступление зимы гонведы-фронтовики встретили в рваной летней одежде и обуви.
А между тем на венгерских военных складах нами в качестве трофеев захвачено столько различного зимнего обмундирования, что его хватило бы на полную экипировку если не всей 2-й венгерской армии, то по меньшей мере двух дивизий. Трудно даже сразу взять в толк, с какой, собственно, целью было это обмундирование отправлено на фронт? Может, из желания дать на нем заработать военным поставщикам и их маклерам-посредникам? Или потому, что венгерские господа страшились народного гнева? Но еще труднее понять, почему уже присланные на фронт зимние вещи не были розданы страдавшим от стужи оборванным гонведам?
Захваченная нами в городе Новый Оскол кипа штабных документов генерал-майора Йожефа Грашши объясняет многое. Среди указанных документов была обнаружена деловая переписка бывшей балерины краковской оперы мадемуазель Людмилы Татажинской, служившей в последнее время личным секретарем генерал-майора Грашши, и господина Франца Хавера Мюллера, директора краковского филиала внешнеторговой компании «Гросс Дойчланд».
Мадемуазель Татажинская предложила господину Мюллеру закупить у нее тридцать тысяч пар предназначенных для гонведов бурок по двадцать пять марок за пару. Однако господин Мюллер не был склонен платить за солдатскую
Мадемуазель Татажинская аккуратно сохраняла не только письма господина Мюллера, но и копии своих. Обстоятельства вскоре вынудили ее спешно бежать из Нового Оскола, бросив на произвол судьбы и свою деловую переписку, и уже запроданные бурки. Как документы, так и содержимое складов попали в руки советских войск.
Само собой разумеется, интендантское управление Красной Армии решило использовать трофейную обувь и раздать ее гонведам. Но предварительно была произведена проверка ее качества. И что же оказалось? Советские специалисты без большого труда установили, что, во-первых, «кожаные подметки» бурок изготовлены из картона, и во-вторых, голенища, похожие с первого взгляда на фетровые, изготовлены из эрзацев, ни на что не пригодных».
Из необыкновенной истории «с тридцатью тысячами пар сапог» лейтенант Тот делал весьма поучительные выводы.
Утром 24 января гонведы хоронили Аттилу Петщауэра. Это были не совсем обычные похороны.
Четверо несли гроб к зданию бывшего клуба, рядом с которым была выкопана могила. С разрешения командования за гробом шли строем около восьмисот венгерских военнопленных.
Первым надгробную речь произнес майор Балинт. Он говорил о трагедии, постигшей венгерский народ, подчеркнув, что антисоветскую войну начал не просто народ Венгрии, а его угнетатели — Хорти со своими приспешниками.
После Балинта к гробу подошел военнопленный лейтенант Пал Бакшаи. Он был очень бледен, этот худой, светловолосый офицер, даже в военной форме производивший впечатление глубоко штатского человека, да так оно и было — до армии он работал сельским учителем.
Пала Бакшаи била дрожь — то ли от холода, то ли от волнения.
— Я оплакиваю не одного Петщауэра, — говорил он. — Я оплакиваю нас всех, весь обманутый венгерский народ. Нас вовлекли в братоубийственную бойню. Участвуя в ней, мы идем против собственной родины, против нашей матери-Венгрии.
Речь лейтенанта Бакшаи прозвучала необыкновенно сильно. Сперва она несколько изумила гонведов. А через несколько минут ею были захвачены все восемь сотен оборванных, трясущихся от холода мадьяр.
— Виноват не венгерский народ, а его правители! — воскликнул Балинт, когда лейтенант закончил. — Венгрия не погибнет, она будет освобождена!
Затем последовала длинная речь Габора Кочиша, после чего Балинт предложил:
— А теперь давайте споем венгерский гимн!
Воцарилась мертвая тишина.
Балинт ждал, что кто-нибудь начнет первым. Но пришлось начать самому.
Сперва никто ему не подпевал. Гонведы молча переглядывались и перешептывались. Они, видимо, чего-то боялись, хотя и сами не знали чего.
Некоторое время Балинт пел один. Мелодия гимна тонкой нитью тянулась в прозрачном, стеклянном воздухе, уносясь к далекому бледно-голубому небу. Лишь в самом конце к Балинту присоединились голоса лейтенанта Бакшаи, Мартона Ковача, Шебештьена и Пастора: