Обретение

Воробьева Елена Юрьевна

Иса Синий лед;

Тулипало Багровый огонь;

Куккья Цветы роз;

Пиккья Шипы роз;

Терас Стальные соколы;

Туркис Мягкое золото.

Он поправил и без того безупречно ровную стопку свитков на столе и продолжил:

– Самые высшие и самые низшие исключены из общественной иерархии, им не наносят клановых татуировок вообще. Высшие – потому, что нельзя управлять чем-то, являясь его неотъемлемой частью. Управлять можно только извне. И знание об объекте и процессах, протекающих в нем, нельзя получить, являясь частью этих процессов... – это высказывание я так и не смог понять, как, впрочем, не понимал смысла половины его речей. А еще мне было неясно, почему он перечислил шесть семей, если мы испокон веков

отмечали праздник Семи, но задать вопрос не решился. – Профессиональными сообществами кланов управляют старые роды. Старым родом признается тот, который смог сохранять и возвышать себя более тысячи лет. Высшие семьи старых родов маркируют себя лишь родовыми цветами и деталями церемониальных одеяний. Самые низшие тоже исключены из иерархии, потому что польза для общества от них сомнительна, а вред очевиден. Какой может быть прок от бродяг? Вообще никак не указывают клан странствующие философы, колдуны, змеи-оборотни...

И я. Ибо я принадлежу к высшей семье рода Иса, возглавляющей кланы чиновников и судейских администраторов, но лишен права носить родовые цвета – это плата за обретение свободы от обязательств перед семьей. Поэтому в глазах законопослушных обывателей тот же алхимик Мунх, сменивший множество профессиональных сообществ музыкантов, ученых, охранников, – о чем свидетельствовали татуировки, – выглядел добропорядочным гражданином, а я – нет.

«Нельзя жить с соседями и быть свободным от соседей», – писал Учитель Мин. Кажется, пора признать его мудрость: я превратился в изгоя. Но и униженно вернуться туда, откуда уходил с таким триумфом, не мог.

Как-то под вечер требовательный стук заставил вынырнуть из печальных дум над уже зачерствевшими булочками. Я распахнул дверь и... получил сильный удар по голове. На пороге стоял сердитый толстый человечек в роскошном, но изрядно пропыленном ханьфу с пятном на груди. Похоже, пятно имело непосредственное отношение к изысканному соусу «Полет цапли». Я помнил его аромат. Его подают к дичи.

– Ты кто такой, черт тебя побери! – заорал человечек и примерился провести хук справа.

Это меня доконало. Стратегически отступив в кухню, выудил из ведерка с углем увесистую кочергу и крикнул в ответ:

– Впервые в своей жизни я ушел из дома! Впервые в своей жизни я один! Впервые в своей жизни я сейчас кого-то убью!!! И вообще, – зачем-то добавил я, – в приличном обществе ханьфу давно не носят.

– А ты, – он старательно принюхался, – умник, знаешь, что уже давным-давно существуют общественные бани?

– И прачечные!.. – мстительно парировал я.

Толстяк плюхнулся на брусчатку внутреннего дворика и заливисто захохотал. Воробьи под крышей оживленно перечирикивались. По саду скакал синий мешок. Я крутил пальцем у виска. Небо алело закатом.

Так я познакомился с Учителем Доо.

За ужином, попивая ароматный и – наконец-то! – правильно заваренный чай, слушал пояснение его триумфального появления в моей жизни.

– Понимаешь, мой юный друг, я Учитель...

– Я знаю, ты уже говорил, что учитель... – но мне не позволили быть слишком невежливым.

– Не «учитель», а Учитель. То есть, по большому счету, подвижник. Зов Судьбы уже недели две тянул к тебе, но я сопротивлялся ему. Гостил у старинного друга в роскошном поместье: вкушал изысканные лакомства, нежился в бане, наслаждался красой юных дев... Кто добровольно покинет небесный сад ради нового необученного? Вот ты, мой юный друг... – его палец-сосиска уставился прямо в мой левый глаз, – ты бы покинул?

Я добросовестно замотал головой в отрицательном смысле.

– И я не хотел покидать... – взор Учителя Доо затуманился. – Но у Судьбы свои причуды. Она долго ждала моего хода и, не дождавшись, сделала свой. Ты думаешь, меня кто-то спрашивает, хочу ли я обучать очередного ученика? Ducunt volentem fata, nolentem trahunt. Так говорят... ну, кое-где говорят, – пояснил

он, наткнувшись на мой немедленно остекленевший взор, – желающего судьба ведет, а нежелающего тащит. Вот и меня потащила, прямо из-за накрытого стола, не дав доесть фазанью ножку. Я даже опрокинул соусницу на это роскошное одеяние, спеша к твоему порогу. Шел пешком почти три дня, между прочим, изрядно устал и проголодался. Ты должен понять мое разочарование, мой юный друг: променять роскошные хоромы на свинарник средней руки и умудренного жизнью собеседника на сопливого неумеху – это, знаешь ли... Тем не менее, за оплеуху прошу прощения. Сорвался, был не прав.

– Как такое возможно? – удивился я. – Ты не распоряжаешься собой?

– Не всегда. Я Учитель, в том моя суть. Когда на просторах империи появляется тот, кто способен стать моим учеником, какая-то неведомая сила заставляет меня искать его. Я уже не управляю собой: с самого начала пути и до его конца мои ноги не останавливаются, руки не отпускают дорожный посох, а желудок не наполняется пищей. До твоего дома меня несло три дня, это еще не очень долго... но все же изрядно неприятно.

Да, это было неприятно. Обида, вызванная его поступком, как-то сама собой улеглась. Да и про бани я на самом деле не знал... Облегченно улыбнулся – новых драк можно не ожидать. Учитель Доо тем временем подозрительно оглядел последнюю свиную колбаску, венчающую гору слипшейся лапши, тяжело вздохнул и съел все.

– Завтра посмотрим, на что ты сгодишься. Где в этом доме спят?

Утро следующего дня началось с кувшина воды, вылитого на мою сонную голову – в прочитанных книгах традиционно именно так начиналось утро первого дня обучения, и я не стал исключением. Обнаженное солнце томно выскальзывало из одеял облаков, ввергая в румянец стыда верхушки деревьев и коньки квартальных крыш. Учитель Доо сменил ханьфу на скромную хлопковую куртку и широкие штаны, аккуратно подвязанные под коленями.

Умывшись и натянув самую свою чистую костюмную пару, я вышел во внутренний дворик, где уже ожидал наставник.

– Первый и последний раз я жду своего ученика. Обычно мой ученик ждет меня здесь, – объявил он, – чтобы с удовольствием заняться искусством «единой нити»...

Вряд ли когда-нибудь забуду то, что мне по утрам объяснял Учитель Доо, пока я обливался потом и выворачивал суставы в попытках достичь более-менее приемлемого уровня исполнения совершенно, на мой взгляд, противоестественных движений. Перемещать стопы по двум линиям – это как пьяный матрос? Зачем нужен замах на блоке? Как можно на опорной ноге направлять колено внутрь? Меня, как и любого юного аристократа, безусловно, учили навыкам владения оружием и рукопашного боя, но теперь они предстали в новом свете.

– Не думай! Делай! Ты слишком много думаешь!!! Как только начинаешь двигаться, все тело должно стать одухотворенным. Движения должны быть как бусины четок, нанизанные на единую нить... – ловко подставленная подножка швырнула меня в пыль дворика. – Движение внутренней энергии – это Путь восьми зигзагов, и нет такого места, куда бы оно не достигло... – легкая бамбуковая палка треснула по затылку. – Обликом будь подобен беркуту, хватающему кролика, духом подобен котенку, играющему клубком. Будь покоен как скала. Будь подвижен как река. Накапливай силу, как сгибаемый лук. Испускай силу, как летит с тетивы стрела. Ни в чем не должно быть недостатка либо избытка, нигде не должно быть разрывов... Тьфу на тебя, мокрая курица! – от этого удара я смог увернуться, но равновесие все равно было потеряно. – Корень – в ступнях, раскрытие – в бедрах, управление – в пояснице, форма – в пальцах. От ступней до бедер – все должно быть нанизано на единую нить, тогда ты сможешь владеть обстановкой и наступая, и отходя. Ты станешь одухотворенно-живым... – наставлял он меня, не замолкая ни на миг и ни на миг не останавливаясь в движении.