Обручение на чертовом мосту

Арсеньева Елена

Что-то такое прозвучало в ее голосе… Ревность, никак?! Ирена взглянула внимательней. Ого, какой темный пламень загорелся в глазах амазонки! Воистину – отблески адского пламени! Уж не имела ли она некие виды на Игнатия? А почему бы нет? Если бы Лаврентьев дал ему вольную, он был бы завидным мужем для любой вдовушки или девицы. Кроме того, Игнатий был так красив, так невероятно красив…

Был! Вот именно – был!

– Я не бросила его, – покачала головой Ирена и украдкой смахнула слезы с ресниц. – Я хотела увезти его с собой, чтобы просить отца выкупить его у нового хозяина. Я сознавала, что связана с ним нерасторжимыми узами. Но он… это он бросил меня!

– Выгнал, что ль? – подал кто-то из

свиты Макридиной: доселе мелкопоместные сидели, слова не молвив, даже словно бы не дыша! – Поди, мол, прочь отселева, ты мне более не пара? – И он захохотал самым издевательским образом, давая понять, что не верит ни единому слову Ирены.

– Молчите, Стрекулист! – не оборачиваясь, махнула рукой Макридина, и Ирена, несмотря на всю серьезность момента, не могла сдержать усмешки: Стрекулист совершенно не подходил к своему прозванью, ибо оказался толст и кругл, словно шарик, водруженный на коротенькие ножки.

– В самом деле, что значит – бросил? – пристально поглядела Людмила Григорьевна.

– Он не только меня, он самую жизнь покинул, – глухо проговорила Ирена, снова переживая тот страшный миг, когда узнала в человеке, лежащем на берегу пруда, своего мужа. – Вечером он узнал о перемене в своей судьбе, а утром застрелился.

– Господи… Боже мой… Спаси его душу грешную! – зашелестело со всех сторон, и вновь воцарилась было тишина, однако вскоре послышалось робкое предложение выпить на помин души несчастного.

Людмила Григорьевна, впрочем, не отзывалась, оставалась неподвижною: не сводила глаз с Ирены, однако, чудилось, не видела ее.

Наконец она разомкнула крепко стиснутые губы, однако не возглас сожаления сорвался с них, как можно было ожидать: голос звучал деловито и прохладно, как прежде.

– Однако это странно. Игнатий был отлично осведомлен о своем положении. Мы… – Тут Людмила Григорьевна чуть запнулась, но только на ничтожное мгновение. – Мы с ним не раз беседовали запросто, по-соседски… Игнатий знал, что от отца ничего хорошего ждать не может из-за своего непокорства. Он мог бы поладить с графом, если бы начал жить по его правилам, однако Игнатий был слишком своеволен и… глуп, скажу прямо, хотя о мертвых, кажется, говорить дурно не следует. – Она вздохнула и торопливо, как бы по обязанности, перекрестилась. – Не понимаю, впрочем, почему, чем они лучше живых?

– Истинная правда, матушка, – поддакнул Стрекулист. – Ровнехонько ничем!

– Не перебивайте! – сердито махнула маленькой ручкой Людмила Григорьевна, и вокруг мигом воцарилась тишина. Что и говорить, свиту свою она умело держала в ежовых рукавицах, вернее, перчаточках! – Итак, Игнатий все знал о своем положении. Вдобавок он мог рассчитывать поладить с новым своим хозяином, Берсеневым. Тот либерал, голова у него всякими бреднями забита. Уж не бросил бы кузена на произвол судьбы! Волю, может быть, и не дал бы, но позволил бы жить привольно, а это тоже немало. И тем не менее Игнатий стреляется… Из-за вас, я так понимаю? Из-за вас он застрелился?!

– Что вы, – испуганно забормотала Ирена, выставляя вперед руки. – При чем тут я?!

– Ну как при чем? – воззрилась на нее Людмила Григорьевна, словно на круглую дуру. – Могу себе представить, сколько попреков вы обрушили на его голову за то, что вовлек вас в такую историю – весьма некрасивую, в самом-то деле!

– Богом клянусь, что ни словом его не попрекнула! – с жаром выкрикнула Ирена, зная, что ей и в самом деле не в чем себя упрекнуть. – Господом Богом! Не из-за меня он…

– А из-за кого же? – пожала плечами Людмила Григорьевна. – Даже если вы не врете, что не попрекали, он покончил с собой оттого, что пал непоправимо в ваших глазах. Оттого, что не снес позору перед женщиной – он ведь нашего брата, вернее, сестру, почитал токмо лишь источником

наслаждения, а этак-то, всерьез, ни во что не ставил. Ну ладно, мир праху его. Как бы он своей жизнью ни распорядился, это была его жизнь, его собственная, он в ней был волен совершенно, независимо от того, кому принадлежала плоть его – Лаврентьеву, Берсеневу или еще кому-то. Поговорим лучше о вас, сударыня. Отчего вы подались из Лаврентьева ночью, пешком, к тому же в таком виде? Что, многоуважаемый Адольф Иваныч не мог дать вам экипаж? Пожадничал? Или вы ушли тайно? А почему в таком платье? Это ведь точно не ваша одежда. Зная Игнатия, я точно могу сказать, что на крестьянке он не женился бы хотя бы потому, что женскому элегантному туалету придавал особенное значение, особенно мелочам: чулочкам, ботинкам, перчаткам, корсеткам разным…

Ирена мгновенно вспомнила саквояжи с вычурным тряпьем, приобретенным Игнатием вместе с какой-то там приятельницей или женой приятеля, и былая ревность так и куснула за душу.

– Только не лгите мне снова про страшных лесных разбойников! – уничижительно хохотнула Макридина, и Ирена внезапно пришла в бешенство. Да что она себе позволяет, эта безголосая деревенская Цирцея?!

– Этот ваш многоуважаемый Адольф Иваныч разбойник пострашнее лесных! – запальчиво выкрикнула она. – Это ведь именно он довел Игнатия до смерти, когда сначала начал травить его своим бульдогом, а потом заявил ему, что он не только сам в кабалу воротился, но и еще одну крепостную привел – меня, потому что якобы жена по мужу – раба. Отчасти вы правы: Игнатий покончил с собой, чтобы освободить меня. Но чудовищный немец только смеялся, стоя над его трупом. Он назвал меня рабынею и заключил под стражу в людскую. Меня насильно переодели в крестьянское платье. Я могла ждать самого страшного решения своей участи! Поэтому я воспользовалась первой же возможностью бежать из Лаврентьева. И теперь прошу у вас помощи, как у благородной дамы. Помогите мне нанять повозку или хотя бы просто верховую лошадь. Деньги у меня есть. – Она вынула из кармана портмоне. – Я доберусь до Нижнего, а оттуда возьму место в омнибусе.

– Вы и в самом деле из Санкт-Петербурга? – спросила Людмила Григорьевна, глядя, впрочем, не на Ирену, а на зажатое в ее руке портмоне. Ирена тоже перевела на него глаза. Оно было мягкой коричневой кожи, потертое кое-где до белизны, с полустертой монограммою в углу. Различить ее в пляшущем свете факелов и свечей было непросто, да и незачем. – А если так, где вы там жили?

– В самом деле, – кивнула Ирена. – Я дочь графа Сокольского, наш дом на Сергиевской улице, неподалеку от английского посольства.

У Макридиной даже голова откинулась от изумления, словно от удара!

– Чья вы дочь?! – пробормотала она невнятно в полной тишине, наступившей вслед за этим дерзким заявлением.

– Графа Сокольского, – раздельно повторила Ирена. И тишина взорвалась оглушительным хохотом! Чудилось, будто ворона закаркала, вернее, целая стая ворон. Это веселилась свита Людмилы Григорьевны, на разные лады повторяя имя и фамилию Ирениного отца. Конечно, они не поверили ни единому ее слову. Да и черт с ними, подумала она в бешенстве, главное, чтобы Макридина поверила!

Однако темные глаза смотрели по-прежнему непроницаемо.

– Хотелось бы в таком случае спросить… – Людмила Григорьевна запнулась, словно для себя решала, не назвать ли Ирену по имени-отчеству, да тут же и передумала. – Хотелось бы спросить: откуда у вас это портмоне? И этот плащ…

– Украла, откуда же еще? – раздался рядом спокойный голос, на который Макридина и Ирена враз повернули головы – одна удивленно, другая – с криком ужаса.

Да, ей было чему ужаснуться. Ведь голос этот принадлежал не кому иному, как лаврентьевскому управляющему Адольфу Иванычу!