Обручение на чертовом мосту

Арсеньева Елена

Вдруг неподалеку раздалось сдерживаемое хихиканье, и Ирена так и вжалась в стену дома, прикрыв лицо полой плаща, чтобы в темноте не светилось белое пятно.

– Слышал, опять Макридина глотку дерет? – говорил один голос.

– Мудрено не слышать! – отвечал другой. – Да окажись я сейчас за версту, небось и то услышал бы! Мочи моей нет терпеть это, сбежал якобы мяса нарезать для господ.

Ирена поняла, что это были слуги постоялого двора, собравшиеся посудачить над заезжими гостями.

– Ох уж эти господа! – посмеивался первый. – Стоило ей только завопить, как они есть перестали, к рожам своим улыбки восторженные приколотили, словно

бы гвоздями. Будто бы разума лишились от восхищения. Ох, притворы, льстецы!

– Небось станешь тут льстецом, – вздохнул второй. – Все они на счет Макридиной живут и здравствуют. Она богачка, после мужа покойного все имения и деньги ей достались, а эти господа кто? Рвань мелкопоместная, нищета. Нас с тобой, скажем, ничуть не лучше, вся разница только в том, что у нас в кармане вошь на аркане, а у них – блоха на цепи.

– Ну как же, все ж дворянами они зовутся да крепостными владеют… – возразил первый с оттенком некоего почтения в голосе.

– Крепостными! – фыркнул его собеседник. – Слышал я надысь, как Петр Лукич с Пал Палычем судачили про своих крепостных. Пал Палыч рассказывает, как выпорол поголовно всех крестьян в одной своей деревеньке, а Петр Лукич восхищается: какой вы счастливый, Пал Палыч, выпорете этих идолов – хоть душу отведете, а у меня один уже в бегах, осталось всего четверо, и пороть-то боюсь, чтобы все не разбежались… Иной стоящий помещик принимает у себя мелкопоместных, только когда его тоска совсем одолевает. Пригласит такого к себе, тот сядет на кончик стула, а лишь только войдет человек значительней, хозяин первому и говорит, не чинясь: «Что ж это ты, братец, точно гость расселся?» И тому слушать про себя такое не зазорно, потому что сам знает, что цена его – пятачок пучок в базарный день.

– А ты откуда про сие знаешь?

– Да как же мне не знать, коли нас частенько по окрестным поместьям внаем у хозяина берут? Известно, лакеи крепостные нерасторопны, правилам служения за столом не обучены, а нас Петр Митрич, дай ему Бог здоровья, изрядно обучил: с какой стороны зайти, откуда блюдо подсунуть, а откуда салфетку подать. Мы что в трактирах служить, что в столовые лакеи идти – на все горазды. Ну и бывает, что по домам лакействуем, много там видим. Так вот я что тебе скажу: коли бедный дворянчик в именины или другой торжественный день придет поздравить своего богатого соседа, тот его и за общий стол не всегда посадит, а даст поесть в какой-нибудь боковушке или в детской, вот только что не в людской. Жену его всего лишь по отчеству кличут, с пренебрежением: не Марья Павловна, к примеру сказать, а просто Павловна, не Прасковья Саввишна, а просто Саввишна, ну и самого не милуют: коли фамилия его Чижов, то Чижом зовут, Решетникова – Решетом, а коли фамилия Стрекалов, то обзовут Стрекулистом.

– Правда твоя! – взволнованно воскликнул первый слуга. – Сам надысь слышал, как госпожа Макридина кричала: а ты молчи, Стрекулист, твое дело сторона, коли понадобится мне словцо от тебя услышать, так я тебе загодя знать дам. Это ж надо, а?! Да ведь они какие-никакие, а дворяне, все же благородные господа, охота им себя на посмеяние выставлять?

– Ну, некоторые, конечно, артачатся, гордость свою соблюдают, да ведь одной гордостью и сам сыт не будешь, и скотину не накормишь, вот и шляются по богатым соседям, выпрашивают то сенца, то овсеца, то ржи полпудика.

Ирена усмехнулась. Она не раз слышала от матери, которая несколько лет прожила в Польше, рассказы о повадках загоновой шляхты – бедных

дворян, которые превыше всего ставили свой польский гонор, но при этом бесстыдно приживались в доме богатого пана. Наверное, те мелкопоместные русские дворянчики, о которых с таким презрением говорили слуги, чем-то похожи на тех шляхтичей, о которых сложилась пословица: «Habit de velours, ventre de son», по-русски говоря: «Сверху шелк, а в брюхе щелк!»

Разговор слуг между тем продолжался.

– Да что ж госпожа Макридина, хозяйка богатая, крепкая, с такой мелкотой недостойной водится? – удивился первый.

– А с кем ей еще водиться? – хмыкнул второй. – Ни одна барыня в дом ее к себе не пустит, потому что она и вдова, и собой приглядна, не сравнить с иными-прочими здешними дамами. Кому охота при красавице в дурнушках состоять? К тому ж слухи про Макридину ходят самые несусветные. Прозвище у нее – охотница, и не потому, что по болотам с ружьишком шастает либо зимой лисиц травить выезжает, хотя она и до этих забав горазда. Но сильно она нашего брата, мужчину, жалует! Сильно охоча до наших ласк! Кому из дамского пола по нраву придется, коли в дом такая охотница езживать станет и ее мужу голову кружить? А господа одинокие, вроде Берсенева – слышал, того, что Лаврентьево недавно унаследовал? – Макридину сторонятся, опасаются, потому что знают: она первого же приличного холостяка или вдовца норовит под венец увлечь. Уж больно ей замуж охота выскочить сызнова! Эти-то, ее прихлебатели, рвань мелкопоместная, рады бы ее под венец повести хоть поодиночке, хоть всем скопом. Да ведь и они для Макридиной только шваль, с которой она валандается поневоле, поскольку ни один из благородных господ рядом с ней дольше чем на два слова не задержится.

– Ах вы, сволочь придорожная! – загремело вдруг на самым ухом Ирены. Заболтавшиеся слуги порскнули кто куда, их в один миг будто ветром сдуло, а перепуганная Ирена от неожиданности взвизгнула, кинулась было бежать, да наступила на полу плаща, упала и в то же мгновение была схвачена за шиворот:

– А ты что здесь делаешь? Подслушиваешь? Подсматриваешь? Выведываешь? Что за девка? Кто тебя подослал? Воровка? А ну, пошли в дом!

Глава XV

СИРЕНА, ЦИРЦЕЯ И ПРОЧИЕ СИМПЛЕГАДЫ

Ирена пыталась вырваться, вывернуться из плаща, но человек, поймавший ее, держал крепко. К тому же он обладал немалою силою, так что, как она ни билась, все было попусту. Он втащил ее по ступенькам и втолкнул в комнату постоялого двора, ярко освещенную не только свечами, но и несколькими факелами, что придавало ей, в сочетании с низкими балками и огромным столом, несколько средневековый вид. Вдобавок на полу собаки грызли кости, ну а лица бражников, смотревших на неожиданное явление пьяными очами, могли принадлежать любому времени.

– Взгляните-ка, Людмила Григорьевна, – произнес человек, притащивший Ирену. – Вышел, прошу великодушно извинить, за нужным делом, ну, облегчился, значит, и вознамерился возвернуться к стопам вашим, и тут глядь, а под окошком стоит вот эта девица, зачарованная вашим божественным пением, словно мореплаватели пением Цирцеи.

– Вы хотели, видимо, сказать, пением сирен? – огрызнулась Ирена, наконец-то вырываясь из рук этого человека и бросая на него уничтожающий взгляд. Сделать сие, впрочем, было нелегко, ибо он оказался очень высок ростом и в плечах широк чрезвычайно. Не диво, что из этих загребущих рук никак нельзя было вырваться.