Обрученная с врагом
Шрифт:
— Это моя квартира, — призналась Эльза. — Не хочу к нему идти.
Лютер вопросительно поднял бровь. Скользнул рукой по приборной панели, включая радио, и этот мягкий жест почему-то заставил Эльзу подобраться и напрячься.
— Что так?
— Я его ненавижу, — вдруг призналась Эльза. Губы Лютера дрогнули в странной полуулыбке.
— Я, конечно, слышал, что он специфический человек. Но вот чтобы прямо «ненавижу»?
— Давай не будем о нем, — попросила Эльза. — Давай о чем-нибудь другом.
Лютер пожал плечами. Должно быть, он уже пожалел о том, что предложил Эльзе
— О чем?
— Не знаю. О лисах? О волчьих следах на снегу?
Лицо Лютера дрогнуло, приобрело странное выражение. Седан въехал в карман парковки возле дома Эльзы, и Лютер вдруг сказал:
— Вообще я из поселка Хвойная падь. Там и волки, и лисы. Зимой выйдешь, бывало, и так тихо-тихо, словно весь мир колпаком накрыли. Белым снежным колпаком. И только следы на снегу.
Сердце Эльзы болезненно сжалось.
— Я смотрю на тебя и вижу лодку, — сказала она. — Маленькую, зеленую. Краска на бортах облупилась.
Ей вдруг подумалось, что они на самом деле ровня. Оба понаехали в столицу из медвежьих углов, оба относятся друг к другу по-человечески. Мир, наверно, был бы намного лучше, если бы все были такими, как Лютер.
— Нет больше той лодки, — сказал он, и край его рта дрогнул: улыбка так и не родилась. — Я в ней рыбу ловил на озере.
— Хочешь чаю? — предложила Эльза. В конце концов, почему она не может провести время с приятным ей человеком? — У меня и пряники есть.
Лютер улыбнулся, но взгляд его так и остался глухим, направленным в себя — туда, где на снежной простыне темнели отпечатки волчьих лап.
— Если не стесню, — ответил он, и Эльза мысленно откликнулась: не стеснишь.
Пряники действительно лежали на кухне в шкафчике. Щелкнув кнопкой чайника, Эльза принялась накрывать на стол, чувствуя, как в ней зреет какое-то подспудное ощущение. Конечно, ей не следовало приводить сюда мужчину. Это было неправильно, однако неправильность с лихвой компенсировалась нарастающим желанием отомстить.
Ее практически насильно выдали замуж за редкостную сволочь.
Мартин отправился к какой-то бабе накануне свадьбы и не счел нужным этого скрывать. Он вообще всячески давал понять, что Эльза для него — грязь под ногами, и он не собирается с ней церемониться.
В конце концов, в его правилах было «не лезть и не отсвечивать». А «не заводить отношений с кем-то еще» — этого не было.
Лютер вымыл руки, вышел из ванной и смущенно произнес:
— Честно говоря, никогда не был в гостях у ведьмы.
Эльза улыбнулась и разлила чай по пиалам. Ей отчего-то сделалось очень легко.
— Считай, что ты просто в гостях у девушки.
Лютер осторожно сел на шаткую табуретку и придвинул к себе пиалу. Должно быть, он хотел сказать, что никогда не был в гостях у жены вышестоящего начальника — но отчего-то промолчал.
— Тебе не за что себя винить, — сказала Эльза. Лютер бросил на нее острый взгляд из-под рыжеватых бровей и не ответил. — С Тати… ты не мог знать, что так получится.
— Я не хотел, чтоб все так кончилось, — Лютер задумчиво провел пальцем по краю чашки. Эльза подумала, что
Левая ладонь зачесалась. Задумчиво скользнув по ней ногтями, Эльза промолвила:
— Ты хороший человек, Лютер. Все будет хорошо.
Чай допивали в молчании. Эльза понимала, что сейчас ее гость уйдет, и можно будет спокойно вернуться в квартиру Мартина. Интересно, чем он сейчас занят? Уехал к очередной подруге или плетет еще одну интригу на пару с дядей Эрихом? Стоило подумать о муже, как в груди стала подниматься злость.
— У тебя соринка на щеке, — сказала Эльза и, протянув руку, смахнула с лица Лютера несуществующую соринку. Лютер поймал ее пальцы, стиснул вроде бы мягко, но не вырвешься при всем желании — так они и смотрели друг на друга, замерев и, казалось, перестав дышать.
— Лучше не надо, — произнес он, наконец. — Я боюсь наворотить дел.
Эльза смотрела ему в глаза и понимала: их уже накрыло лавиной и несет куда-то прочь. Лавину не остановить.
— Не бойся, — сказала Эльза. — Не надо бояться.
Эльза не запомнила, как они переместились с кухни в комнату. Лютер целовал ее настолько жадно, словно боялся, что девушка в его объятиях растает в любую минуту, и, откликаясь на его долгий поцелуй, Эльза впервые за все время в столице чувствовала себя живой — живым, настоящим человеком, а не куклой и вещью. У Лютера были сильные сухие ладони и два длинных шрама, проложенных от шеи к ключице и груди; когда Эльза дотронулась до них, он вздрогнул и, оторвавшись от ее губ, попросил:
— Лучше не надо.
— Хорошо, — выдохнула Эльза, чувствуя, как по телу растекается приятное ласковое тепло. Не тот душный давящий жар, который охватил ее в объятиях Мартина — это чувство было похоже на прикосновение летнего солнца. Лютер осторожно стянул с нее тонкие темные брючки, которые Эльза купила специально для походов на лекции, и с такой же почти трепетной аккуратностью избавил ее от белья. Эльзе казалось, что она балансирует на грани между этим миром и удивительным зазеркальем, где есть лишь удивительная тонкая нежность. Лютер покрыл беглыми поцелуями ее живот, переместился к лобку, и мягко развел ее ноги в стороны.
«Дьявол побери, Мартин, — подумала Эльза. — Ты это заслужил».
Ее сердце билось, словно обезумевшее, кровь шумела в ушах, и, когда язык Лютера скользнул по уже влажным складкам, Эльза вздрогнула всем телом, громко застонав от удовольствия. Это было словно во сне или в ее мечтах, и Эльза, не в силах противостоять нарастающей волне наслаждения, могла только раздвинуть ноги шире и запустить пальцы в светлые растрепанные волосы Лютера, хриплым шепотом умоляя его не останавливаться.
Он и не собирался. Когда Эльза словно бы со стороны услышала свой вскрик от тягучего, похожего на теплый мед, удовольствия, Лютер оторвался от нее, и Эльза ощутила, как он медленно, будто боясь причинить боль, входит в нее. Она сдавленно вздохнула и подалась ему навстречу. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой, быть с ней.