Обручённая
Шрифт:
— Как! Норманнский солдат! — Эвелина покраснела до корней волос. — Вот кого ты посмела послать, чтобы он ворвался в мою опочивальню!
— Госпожа, ваши глаза сверкают гневом, но справедлив ли он? Ведь я услышала ваш отчаянный крик. Неужели в такую минуту меня должны были сковывать приличия? Не больше, чем если бы загорелся дом!
— Я снова спрашиваю тебя, Роза, — сказала ее госпожа все еще недовольная, но уже менее чем вначале, — кому ты поручила ворваться в мои покои?
— Право, не знаю, госпожа, — замялась Роза. — Он был закутан в плащ, но если бы я и разглядела его черты,
— Сделай это, — велела Эвелина, — и если в самом деле найдешь его среди сопровождающих нас воинов, я, пожалуй, разделю твое мнение и буду считать, что главную роль в испытанных мною ужасах играло мое воображение.
Роза ударила хлыстиком лошадь и вместе с госпожой подъехала к Филиппу Гуарайну, оруженосцу коннетабля, который командовал их небольшим эскортом.
— Добрый Гуарайн, — сказала она, — вчера ночью я окликнула из окна одного из часовых, и он оказал мне некую услугу, за которую я обещала ему вознаграждение. Не узнаете ли вы, кто это был.
— От меня, прелестная девица, ему тоже кое-что положено. Если он приблизился к дому настолько, что с ним можно было говорить из окна, он нарушил устав часового.
— Ну, какое там! — возразила Роза. — Простите его ради меня. Если бы я позвала вас, доблестный Гуарайн, уверена, что и вы подошли бы к моему окну.
Гуарайн пожал плечами и рассмеялся:
— Верно говорят, что, когда вмешиваются женщины, дисциплине грозит опасность.
Он отъехал, чтобы получить нужные сведения, но, вернувшись, заявил, что солдаты все как один отрицают, что кто-либо из них приближался ночью к дому леди Эрменгарды.
— Вот видишь, Роза. — Эвелина бросила на служанку многозначительный взгляд.
— Бедняги боятся строгого командира, — решила Роза, — и не смеют сказать правду. Думаю, один из них все-таки подойдет потихоньку ко мне за заслуженной наградой.
— Я не прочь бы оказаться на его месте! — усмехнулся Гуарайн. — Не думайте только, что эти молодцы так уж боязливы. Они довольно охотно сознаются в своих проделках, даже менее извинительных. К тому же я пообещал никого не наказывать. Нет ли еще приказаний?
— Никаких, добрый Гуарайн, — ответила Эвелина, — только прими вот этот небольшой дар, чтобы купить солдатам вина. Пусть эта ночь будет у них веселее прошедшей. А теперь, надеюсь, — продолжала она, когда Гуарайн удалился, — ты поняла, что тот, кого ты видела ночью, не был смертным человеком?
— Я должна верить своим ушам и глазам, госпожа, — настаивала Роза.
— Верь, но позволь то же самое и мне, — сказала Эвелина. — Уверяю тебя, что мой спаситель (ибо так я должна его называть) имел черты того, кого не было и не могло быть вблизи Болдрингема. Скажи только одно: что ты думаешь об этом необычайном пророчестве.
Обручена, но не жена, И предала, и предана.Скажешь, это тоже плод моего воображения. Но допусти на миг, что это слова истинной пророчицы, и объясни, что они означают?
— Что вас могут предать,
Эвелина протянула руку верной подруге и, нежно пожимая руку, протянутую навстречу, шепнула:
— Благодарю тебя за это суждение. Его подтверждает и мое сердце.
В это время облако пыли возвестило о приближении коннетабля Честерского и его сопровождения, в котором находился теперь сэр Уильям Герберт и еще несколько соседей и родственников, пожелавших засвидетельствовать свое почтение сироте замка Печальный Дозор, как называли Эвелину те, чьи владения она проезжала.
Эвелина заметила, что при встрече с ней де Лэси с удивлением и неудовольствием взглянул на беспорядок в ее одежде, причиненный поспешным отъездом ее из Болдрингема; она была поражена выражением его лица, как бы говорившим: «Со мной нельзя обращаться как с любым и безнаказанно проявлять неуважение». Она впервые подумала, что если лицу коннетабля недостает красоты, зато оно способно с большой силой выражать гнев, и что та, которая будет носить его имя, должна будет всецело подчинить свою волю и желания воле господина и повелителя.
Впрочем, облако на челе коннетабля скоро развеялось; слушая беседу, какую он повел с Гербертом и другими рыцарями и дворянами, которые иногда приближались приветствовать их и некоторое время сопровождали, Эвелина могла убедиться, насколько он превосходил их всех умением выразиться, и заметить почтительное внимание, с каким слова его выслушивались людьми, слишком знатными и гордыми, чтобы признавать чье-либо превосходство, если оно не основано на признанных всеми достоинствах. Отношение женщин весьма зависит от оценок, какие дают человеку окружающие; и Эвелина, подъезжая к цели своего путешествия — монастырю бенедиктинок в Глостере, невольно почувствовала уважение к прославленному воину и государственному мужу, чьи таланты возвышали его над всеми, кого она возле него видела. Его супруга, размышляла Эвелина (а она не лишена была честолюбия), если и должна будет примириться с отсутствием у мужа тех качеств, которые в юности всего более пленяют женское воображение, будет, зато повсюду уважаема и почитаема; уделом ее вместо романтического блаженства может стать глубокая удовлетворенность.
Глава XVI
Леди Эвелина почти четыре месяца провела у своей тетки, аббатисы бенедиктинского женского монастыря, которая поощряла сватовство коннетабля Честерского не менее, чем это делал бы ее покойный брат Раймонд Беренжер. Возможно, однако, что если бы не чудесное видение, в которое твердо верила Эвелина, и не благодарственный обет, который она дала Пресвятой Деве, естественное отвращение юной девушки к браку, столь неравному по возрасту, стало бы для этого сватовства самым большим препятствием. Уважая добродетели коннетабля, отдавая должное его высокому духу, восхищаясь его дарованиями, Эвелина не могла вполне отделаться от тайного страха перед ним; страх этот мешал ей прямо выказывать, что его ухаживание ей неприятно, но иногда заставлял ее содрогаться при мысли, что оно увенчается успехом.