Обрученные судьбой
Шрифт:
— Что? Что? — переспросила, не расслышав толком, Ксения, и тут Владислав рассмеялся тихо, осознав, как глупо себя повел давеча вечером, что едва не натворил, поддавшись приступу безумной ревности, захлестнувшей его. И как же он в том схож с отцом!
— Ничего, моя драга. Я просто осознал вдруг, что я ужасно ревнив! А ты… ты так красива, что даже солнце затмеваешь своей красой, — он нашел губами ее губы, но она тут же отстранилась от него, уперлась руками в его плечи.
— Прости и ты меня, — сказала она. — Я вовсе не думаю… вернее… я хочу быть с тобой. Только с тобой!
— А я с тобой, — улыбнулся Владислав, и Ксении
— Куда ты? — встревожилась Ксения, потянулась за ним, и он не в силах оторваться от нее, от ее тела и губ, снова присел на край кровати, позволяя ей прижаться всем телом к его спине, обвить его руками, зарылся лицом в ее волосы, что окутали его золотым облаком.
— Нынче День поминовения. Я должен вернуться в костел, в склепы почтить память отца, — ответил Владислав. — А вечером будет обед — дань традиции. Я надеюсь…
Но Ксения положила пальчики на его губы, прерывая его. Нет, не надо сейчас говорить, она не хотела, даже боялась их разговоров, опасаясь, что те снова приведут к ссоре. И Владислав подчинился ей, замолчал. Так они и сидели молча, наслаждаясь близостью друг друга, слушая, как возвращается с вигилии в Замок шляхта, как суетятся слуги, как шумят лошади во дворе.
А потом он ушел, чтобы переменить платье и привести себя в порядок. Нынче предстоял непростой день, когда предстояло вспомнить ушедших, почтить их память. В склепы костела спустится вся семья, положит на могилы венки, свитые хлопами из ветвей вечнозеленых деревьев, зажжет толстые свечи в знак того, что о тех, кто покоится ныне в каменных могилах, помнят и скорбят.
Ксения осталась одна, с легким сожалением отпустила Владислава из своих объятий. Долго лежала в постели, глядя в огонь. Ни о чем не хотелось думать, вспоминать. Вот так бы лежать, не выходя из комнаты! Но вскоре она поднялась с постели, коря себя за то, что снова пропустила рассветный час для молитвы, опустилась на колени перед малым образом у себя в спальне.
Пришла Мария, показавшаяся Ксении какой-то растерянной. Она отвечала невпопад на вопросы Ксении, запуталась в шнуровке платья, вскоре уступив эту обязанность служанке, отошла к окну. Только однажды она повернулась к Ксении — когда та сказала, что собирается снова сходить в ту сторожку, где они были прошлого дня.
— Не стоит, Ксения, не надо этого делать! — запальчиво произнесла она, и Ксения повернулась к ней, уловив незнакомые ей оттенки в голосе Марии. Она стала совсем шляхтянкой — в платье из темной шерсти цвета темной воды, поясом, свитом из серебряных и синих нитей, в белом чепце, отороченном узкой полосой кружев, на толстом узле волос. Ее муж, Влодзимеж, занял при Владиславе должность ловчего, стал во главе всех служб, что отвечали за гон и соколиную охоту. Конечно, им был предложен и фольварк в службу, но Влодзимеж не стал уезжать от Владислава, видя, как не желает его жена расставаться с Ксенией.
— Ксения, — Мария сделала жест рукой служанке, приказывая удалиться, взяла из рук той маленький чепец из бархата, расшитый стеклянными бусинами в тон платью. Когда они остались одни, Мария продолжила. — Эта женщина, что там живет. Она — пупорезка {1},
— И что? — заставила ее продолжить Ксения после того, как Мария замолчала, прикрепляя к высокому узлу волос Ксении чепец. — Что с того?
— Люди считают ее ведьмой.
Услышав эти слова, Ксения сначала в испуге схватилась за распятие, висевшее на груди, а после расслабилась, рассмеялась.
— Какая же она ведьма? У нее же образа стоят в углу! Да и как можно такое о повитухе думать? — покачала она головой. На Руси повитуха считалась одной из уважаемых женщин, ее приглашали на свадьбы детей, что она приняла, считали, что именно эта женщина ответственна за будущую жизнь принимаемого младенца.
— Что слышала, то и сказала, — ответила Мария, пожимая плечами. — Мне Малгожата поведала, когда прошлого дня на службу шли. У них повитуха с нечистой силой знается. Говорят, именно ее зовут роды принимать у нечисти всякой, другие ведь не могут того. Я не верю в то, Ксения, но ты ведь ведаешь старую истину — береженого Бог бережет. Не стоит более там появляться от греха подальше.
Эти слова только разозлили Ксению. Она вспоминала, как ласкова была с ними пожилая женщина, как крутилось колесо прялки, как улыбнулась она ласково, видя радость Ксении, когда та образа увидела. До чего же разные все же люди на свете живут! И веры разные, и обряды, и традиции разные. Только вот чувства одни и те же питают их. Любовь, горе, радость, ненависть…
Но к сторожке лесной все же не пошла, решила сделать это как-нибудь в другой раз. Осталась в Замке, дожидаться возвращения из костела семьи Заславских, сидя в одной из зал второго этажа за вышивкой. Неожиданно пришел к ней в залу Ежи, спросил, может ли он разделить с ней комнату, а после попросил разрешения закурить, доставая свой чубук из кошеля на поясе. Ксения позволила, и тот раскурил трубку, наполняя комнату ароматом табака, возвращая мысленно ее в недавние времена. Девицы косились на старого шляхтича, а Ксения только улыбалась, вспоминая.
Какой же дивной стала ее жизнь после того, как появился Владислав! Какой полной тех чувств и эмоции, которые только он мог вызвать в ней! И в какие клубки порой они сплетались: ненависть шла рядом с любовью, а отчаянье подле счастья, от которого хотелось смеяться во весь голос. Огонь страсти, что всякий разгоралась в их жилах, коснись один другого, свет любви, что наполнял душу такой благостью, таким покоем.
Только с Владиславом Ксения становилась сама собой: дерзкой, смелой на язык, своевольной, и даже немного сумасбродной, но такой свободной. Только с ним она чувствовала себя живой. Только с ним ощущала себя женщиной.
Во дворе Замка зацокали подковы по камням двора, и Ксения поспешила подняться с места, выглянуть через квадратные стекла на приехавших. Спускалась с колымаги при помощи гайдука пани Патрыся, затем вышел бискуп в ярком пурпуре и толстой цепи поверх сутаны и подбитого мехом плаща. Слез при помощи слуги с коня пан Юзеф, морщась от боли в мышцах, быстро спрыгнул с валаха Владислав. Ксения залюбовалась им, водя пальчиком по стеклу, будто обрисовывая его широкоплечую фигуру. А потом улыбнулась, заметив, как окинул быстрым взглядом Владислав окна Замка, будто смог бы разглядеть ее сквозь толстое стекло. Отчего-то быстрее забилось сердце в груди, как тогда, когда она увидела его впервые на московской улочке, вспотели ладони.