Обрученные судьбой
Шрифт:
Как решила, так и сделала. Подошла, как встали на ночлег, к Владиславу, спросила о том, чтобы наедине переговорить. Тот вдруг улыбнулся, кивнул, но только указал в сторону небольшой речушки, что была в десятках двух саженей от места их стоянки, мол, туда иди и жди меня там, в надежном укрытии кустов, что росли на берегу. Значит, будет плавать ныне вечером, подумала Ксения, подчиняясь и направляясь к речушке, как делал это всякий раз, когда они останавливались недалеко от воды. Она же будет сидеть на берегу и смотреть, как он ныряет вглубь темной воды, подавляя в себе страх, что его голова может как-нибудь не появиться на поверхности.
Ксения присела на берегу,
— Какая дикость! — прошептал, улыбаясь, он тогда прямо ей в губы.
Ксения взглянула на свое отражение в мутной воде речушки. Марфута всегда приговаривала, заплетая ее косы, что волосы — самое богатство Ксении, самая ее краса. А потом вспомнилось острое разочарование в глазах Владислава, когда она запретила ему снимать повойник с ее головы. Для нее это было последним символом ее принадлежности Северскому, ведь только муж может видеть волосы… только муж…
Ксения вдруг потянулась к кике и легко скинула ее наземь, вслед полетела кисея, а после развязались повязки повойника. Две длинные толстые косы упали с головы, ударяя ее по спине и плечам, и она тут же принялась за них, стала расплетать, распускать волосы. Вскоре дело было сделано — светлое золото волнами рассыпалось по ее плечам, укрывая ее будто покрывалом. Она склонилась снова над водой, вглядываясь в свое отражение и замирая от собственной смелости и дерзости. Ее последняя стена между ней и Владиславом пала ныне, и сердце так тревожно вдруг заныло в груди, ощущая только теперь конец ее прежней жизни.
А я недурна собой, — вдруг подумалось Ксении, глядя на собственное отражение. Да, ее нос не был длинным и тонким, а скулы более выразительными, чем она того желала бы. Но зато ее лицо было не так кругло, как у Марфуты, а глаза были гораздо больше, губы пухлее. И волосы… Она редко видела себя с распущенными волосами и ныне была поражена своим отражением.
Где-то справа хрустнула ветка в зарослях кустарника, и Ксения вздрогнула, отстраняясь от воды. Она хотела окликнуть Владислава, который, как она думала, зашел с другой стороны, немного правее от нее, но не стала этого делать, движимая осторожностью, и правильно сделала, ведь спустя миг до нее донесся голос одного из пахоликов. Она замерла, боясь обнаружить свое присутствие здесь да еще с непокрытой головой, и стала слушать их разговор, с трудом, но понимая ляшскую речь, к которой уже привыкла за эти дни.
— Надоела Московия до нутра самого, до печенок! — проговорил один голос, в котором Ксения распознала Винека, ляха, что всегда был самым мрачным из всех пахоликов, даже когда те собирались у костра, где пили брагу да чубуки смолили. — Домой хочу! Хорошей еды хочу, чистой постели да горячей воды, чтобы смыть с себя всю пыль эту москвитскую!
— Я думаю, ты боле желаешь, чтобы Ева твоя тебе при этом спинку потерла, — раздался голос Эгуся и его задорный смех. — А еще паче — чтоб потерла кое-что другое, да, Винек?
Ляхи засмеялись, зажурчала вода, черпаемая ладонями из речушки и плескаемая на лицо и тело. А после кто-то добавил:
— Подожди,
Со стороны лагеря донесся громкий окрик Владислава, видимо, направляющегося к реке и заметившего своих пахоликов, и ляхи поспешили вернуться на стоянку, громко продираясь сквозь кусты. Помертвевшая сперва от услышанного, Ксения опомнилась, стала собирать волосы, заплетать их в косы, но осознав, что не успеет сделать это до прихода Владислава, просто собрала их и запустила за ворот рубахи, укрывая их под тканью. А после накинула кисею да кику натянула на голову, поднялась на ноги, зажимая уже ненужный повойник в ладони.
Значит, она ошиблась. Не кругами около Москвы Владислав ходит, а к границе идет, в Польшу свою. А по пути, видать, у вотчины ее оставит, не зря же признался ей ныне, что должен был сделать это с самого начала.
Она подняла глаза и увидела Владислава, что приблизился к ней, отводя от лица ветви кустарника. Он улыбнулся ей, так широко и счастливо, что у нее дух захватило при мысли о том, как можно вот так улыбаться и при этом так жестоко обманывать. От злости, захватившей ее при этом — на него за обман, на себя — за легковерие, у Ксении даже руки затряслись мелкой дрожью, и ей пришлось сжать их в кулаки, чтобы не выдать своего волнения.
Владислав же заметил светлые пряди волос, что Ксения так и не сумела укрыть под полупрозрачной кисеей, и протянул руку, чтобы коснуться их.
— Я так и знал, что они такие, я помнил, — прошептал он, и Ксения едва не закричала: «Прекрати! Прекрати лгать мне!». Она отшатнулась от него, отступила в сторону, при этом они несколько переместились по берегу: теперь не она, а Владислав стоял спиной к воде. Он снова протянул руку к ней, недоуменно прошептав: «Моя кохана?», и Ксения вдруг, буквально озверевшая от ярости при этом нежном обращении, подняла руки и ударила его в грудь своими маленькими кулачками. Владислав не сумел удержать равновесия, его сапоги скользнули по глинистому берегу речушки, и он рухнул назад, взмахнув руками нелепо, прямо в воду. Ксения же резко развернулась и побежала к стоянке, придерживая одной рукой кику, чтобы та не слетела с головы, другой — длинный подол сарафана, быстро укрылась в темноте возка.
И только тут в стенах, к которым она так привыкла за время своего путешествия, пришли слезы, навалилась острая боль, захлестнувшая сердце волной, и Ксения повалилась на сидение, прижимая ко рту летник, что там лежал, чтобы ляхи, суетящиеся в лагере, не услышали ее рыданий. Кика при этом упала с ее головы, волосы рассыпались по плечам, и она вдруг осознала, что едва не открылась ляху полностью, целиком отдавая себя в его руки, забывая о своей чести, о впитанных с детства истинах. Как же она могла? Как могла? А ранее…? Стыд-то какой! Как она могла?!
Вскоре слезы иссякли, и Ксения затихла, смогла обуздать горе, так и рвущееся наружу. А потом вдруг пришло раздражение — где ходит ее служанка? Где ту носит, надо же прибрать волосы, пока лях не вернулся в лагерь и не потребовал ее на расправу. А в том, что так и будет, Ксения не сомневалась — никакой мужчина не стерпит подобного от женщины.
Она слегка отодвинула занавесь в сторону и оглядела стоянку. Только ляхи. Даже у котла, висевшего над огнем, не было Марфы, хотя именно там ей и надобно было находиться ныне. Ксения попыталась сама привести волосы в порядок, но они путались, оплетали пальцы, и вскоре она бросила это занятие, кляня весь белый свет в своей недоле, особенно Марфу и этого лживого ляха.