Обручник. Книга первая. Изверец
Шрифт:
Теперь его несла на второй этаж, где располагался актовый зал, некая сила, ни объяснить, ни понять которую было невозможно.
Сгрудились у дверей актового зала, которые оказались запертыми.
– Что делать? – вопросил кто-то из менее решительных.
– Ломать! – кажется, не своим голосом, но приказал, именно приказал, Ульянов.
И тут же двери, под напором охваченных азартом тел, с треском распахнулись.
Запахло прахом раненого дерева.
И зал, едва заполнившись, заклокотал.
Тут
– Товарищи!
Голос прозвучал так, словно бил языком только что вырванным у колокола, вот-вот готовым ударить в набат. В нем кипела сдерживаемая сила.
– Товарищи! – повторил незнакомый Ульянову парень, на лацкане которого пламенела какая-то нашивка или брошь. Видимо, для того, чтобы хоть чем-то отличаться от остальных.
– Нет лучшего в мире слова, как «товарищ», – продолжил он. – Оно сразу дает понять, кто есть кто. Оно объединяет, воодушевляет, зовет. Так поклянемся же с этим словом во главе поддерживать друг друга!
– Надо требовать свободы! – выкрикнул кто-то.
– И законности! – подвторил ему еще один голос.
– Главное, нужна правда! – подытожил эти выкрики председательствующий.
И в этот самый миг в зале наступила испепеляющая тишина. И все увидели инспектора Потапова.
Грузной, да и грозной тоже, глыбой он появился в проеме дверей и оттуда же, от порога, крикнул:
– Господа! Именем закона требую немедленно разойтись!
Зал все еще пребывал в летаргии неожиданности. Потом вдруг всшевелился, словно ему сделали инъекцию просыпа, и сразу несколько голосов завопили:
– Вон! Вон отсюда!
– Долой! – вырыднула толпа.
Потапов окинул зал своим налитым кровью взором и заметил Володю Ульянова. И, видимо, ринулся в его сторону, когда студенты, повскакивав со своих мест, стали теснить его к выходу.
Свист и улюлюканье, казалось, накалили само здание университета. И Володя услышал, как за его спиной со звоном разбилось стекло.
Хотя он мог поклясться, что в него никто ничем не бросал. Повеяло уличной прохладой, которая, однако, не остудила кипящую неуемность толпы.
И в это время, в том же проеме дверей, в котором минутой раньше скрылся Потапов, появился ректор.
Он шел почти трусливой походкой. Но осмелел уже в зале, где вдруг наступила непривычная в данном обстоятельстве тишина.
– Успокойтесь, господа! – начал он несколько неуверенно, потом набрал, как ему казалось, нужный тембр. – Все, о чем вы сейчас кричите, можно сказать спокойным голосом. И тогда больше шансов, что мы друг друга услышим.
И тогда ведущий с ректором диалог студент, который, собственно и председательствовал на сходке, протянул ему некую бумагу.
– Что
– Наши требования.
Володя краем глаза увидел такие вожделенные слова: «Русская жизнь невозможна. Студенческая жизнь невозможна!»
– А что же тогда возможно? – спросил ректор.
И это было ошибкой. Он снова бросил спичку в бочку с порохом.
Крики тут же превратились в адскую какофонию.
Потом прорезался бас председательствующего:
– Значит, вы не согласны выполнить наши требования?
И он – без перехода – обратился к бушующей толпе:
– Товарищи! – вскричал, правда, на этот раз почему-то петушино, ибо минуту назад басил. – В знак протеста оставляем университет!
– Правильно! – понеслось из разных углов.
– Они еще за нами побегают, – сказал кто-то за спиной у Володи и, видимо, не дожидаясь, когда у него спросят почему, пояснил: – Им жалованье платить перестанут.
– Уходим! – кричал предводитель сходки. – Сдавайте билеты.
Лишь на миг возникло некое замешательство. Потом стихия все же пересилила, и первый студенческий билет был почти швырнут на кафедру ректору.
Кто-то рядом считал вслух:
– Раз… два… пятьдесят…
А вскорости была объявлена цифра, про котрую кто-то сказал:
– Ни туда, ни сюда.
Действительно, только одного билета не дотянули до того, чтобы их была сотня.
Володя, естественно, не мог, вернее, не имел права быть вне этой неполной сотни.
И когда его догнал тот парень с увертливыми глазами, пытаясь быть беспечным, спросил:
– Ты, кажется, с Дона?
– Да. Со станицы зимовейской.
– Постой! Это у вас там родились и Разин, и Пугачев?
– Совершенно верно! И Генералов тоже.
Они прошли несколько сотен шагов, прежде чем парень сказал:
– Почему билет не сдал, я как-нибудь расскажу другой раз.
– Ну зачем? – неброско глянул на его жалкость Ульянов. – Это же дело сугубо добровольное. А потом, зачем быть таким, как все.
И парень, видимо все же непонятый, побрел от него прочь.
Глава шестнадцатая
1
Если отвлеченнее об этом подумать, то очень легко представить себе такую картину. Бал кончен. Гости разошлись. Прислуга мечется, чтобы навести повседневный порядок. А душа того, ради кого все это затевалось, так и осталась пуста.
И тогда он лезет в шкакулку за револьвером.
Нечто подобное испытывал Володя Ульянов, когда пришел с той самой сходки, которую – как-то на одном дыхании – провели взбунтовавшиеся студенты.
Вспомнился ему давний разговор с другом семьи Яковлевым, когда он сказал: