Обручник. Книга вторая. Иззверец
Шрифт:
Еще что?
Ах, да. Готический стиль.
Как он идет и этому ландшафту, и этому языку, что ли. Кажется, Бог специально придумал вот эту стрельчатость, чтобы подчеркнуть немецкость, которая обосновалась вокруг.
А многооконность домов просто очарует.
Этакое многоглазие.
То есть, верх любопытства!
Побывал он и на Кельнском карнавале.
Зрелище очень красочное.
Но какое-то уж больно заданное, что ли.
Без какой-то бесшабашинки.
Даже морду никто никому не набил.
Больше
В музее Гете во Франкфурте-на-Майне тоже все сугубо традиционно. И почти безвкусно.
И еще что Максу не понравилось, Шиллер и Гейне в Германии менее почитаемы, чем Гете.
Неведомо отчего, но это царапнуло.
Особо за Генриха Гейне.
Ведь это он так гениально сказал: «Все купцы мира исповедуют одну религию».
Или:
«Мой коллега, Дон Кихот, принимал ветряные мельницы за страшных гигантов; что же касается меня, я, напротив, в хвастливых великанах нашего времени вижу всего лишь шумливые мельницы».
Но и, конечно, очаровал Любек.
От него так и веет средневековьем.
И – бесподобен Кельнский собор.
Вот, собственно, все, что Макс может записать в свой актив. Остальное…
Макс отодвинул от себя письмо.
Нет, не стоит мать загружать какими-либо подробностями своего пребывания на земле обетованной. Это все он расскажет при встрече.
А пока надо чем-то занять себя более полезным, а оттого и важным.
11
Троцкий (Бронштейн) Лев (Лейба) Давидович родился в 1879 г. селе Яновка близ Елизаветграда в семье зажиточного землевладельца. Учился в реальном училище в Одессе. В 1896 году участвовал в Николиеве в одной из первых социал-демократических организаций «южно-русского рабочего союза». В 1898 г. арестован, свыше двух лет находился в тюрьме. С весны 1900 г. отбывал четырехлетнюю ссылку в Иркутской губернии. Бежал из ссылки в 1902 г. с поддельным паспортом на имя Троцкого и уехал в Лондон.
12
Мария Моисеевна Эссен. Родилась в 1872 году. К революционному движению примкнула в начале девяностых годов. Активно себя показала в рабочих кружках Екатеринослава, Екатеринбурга и Киева.
Женева – это, кажется, город, который постоянно ожидает гостей.
Отели и рестораны тут не кричаще-зазывные, а по-домашнему уютные, не только намекающие, а радужно суля неожиданный комфорт, но и его твотрящие.
И это ли, а может и иное какое обстоятельство, побуждает стремиться сюда людей, сугубо разного толка и подобных ему устремлений.
Вот мчится, явно потерявший нюх, сыщик.
Непременно русский.
И,
Кто это говорил: «Приглядники»?
Ага! Вспомнил!
Конечно же, Генералов.
Где он теперь, бедолага?
Чинно идет пара.
Он и она.
Демонстрируют, что довольны друг другом.
– Вот ты мне говорил: «Швейцария, Швейцария» – попиливает она его. – А что тут особенного? Те –??? дома и такие же люди. Да рысаки не лучше.
Значит, это любители бегов. Во всяком случае, она.
Мужчина, – а это наверняка супруг, – мягко возражает:
– Милочка! Да тут же прекрасно! Посмотри на это озеро! Другого в мире такого нет.
Она фыркает и, вырвавшись из его подручья, усеменивает куда-то вперед, в толпу.
– Ну вот, – говорит он фонарному столбу, – так всегда.
Ленин подулыбнулся.
«Тоже борьба», – подумал.
И чуть не прибавил:
– Такая же бессмысленная.
А вот и европейская невидаль в русском варианте.
Цыган с медведем.
Зеваки винтуют следом.
– Потап Потапыч! – обращается цыган к медведю. – В каком ухе звенит?
Возвращается почти вприпрыжку.
В небе воцарилась луна.
– Многое мне в этой жизни непонятно, – говорит Миха. – Но одно ясно, что дальше так жить нет смысла.
– Как?
Вопрос Кобы приставлен ножом к горлу.
На него лучше всего отвечать молча.
Что Миха и делает.
– В политике тот прав, кто на нас смотрит со стороны.
Коба не ожидал, что тот так складно скажет.
Даже афористично.
– Я понимаю, что Маркс не на пустом месте затеял бучу, – сказал Миха. – Но, когда его читаю, то становится так же жутко и непонятно, как в Библии.
Кобе же, наоборот, все это до скучного просто.
Правда, Маркс облек эту простоту в некую словесную оболочку, как заворачивают товар в магазине в соответствующую упаковку.
У Ленина задача посложнее.
И кроется она не только в том, чтобы расшифровать Маркса или перевести на доступный язык, но и стать основоположником чего-то сугубо своего, ранее не встречавшегося.
А для этого нужны два круга людей – безусловные сторонники и условные противники.
Если же они поменяются местами, то борьба приобретет хаотичную форму, в которой даже умному не удастся определить, кто же в конечном счете прав и стоит на верном пути.
Миха дремуч, но предан делу.
И это радует.
– Сергей Яковлевич, – представился ждалец, когда они переступили порог дома Михи.
И вдогон, как показалось Кобе, щегольнул фамилией:
– Аллилуев.
Я с судьбой не балую,Как всегда на Руси.Ты теперь «аллилуйя»,А я – «Боже, спаси!».