Обручник. Книга вторая. Иззверец
Шрифт:
Опять, черт бы его побрал, строки Димана на память навалились.
Наваждение какое-то!
И еще.
Лицо Сергея, как показалось Кобе, было ему уже знакомо. И тут он вспомнил, откуда.
Когда они были у дома Аллилуева, то рядом с женщиной, видимо, женой Сергея, на миг, но появилась девочка – копия Сергея.
– Дочка? – спросил его Коба сейчас, словно Аллилуев должен был читать его мысли.
– Да, – ответил Сергей. – Надежда.
И добавил:
– Как с маленькой, так
И наклоняется к медведю, который норовит дать ему по уху.
Совсем по-русски визжат дети.
Да почему – почти?
По-русски и визжат.
Потому что тоже русские.
Под приглядом двух чахлых, непременно иностранок.
С которыми, более чем вероятно, прелюбодействуют хозяева.
Ради экзотики, конечно.
А Ленина, – ну не так, как только что встреченную дамочку, несколько иначе, – но начинает есть скука.
Скука сугубо политическая.
Из-за недостатка тех, с кем можно – на равных – вести дискуссии.
Он привык к этому, как к наркотику.
И к письму тоже.
По большей части политическому.
Всевозможные споры, как он считает, почти никогда не рождают истину, чаще производным их является вражда, в лучшем случае – неприязнь, – но они оттачивают искусство ораторства.
Вот сейчас он готов о чем угодно говорить, сколько нужно и даже больше.
Причем, слова приходят ниоткуда и часто в таком варианте, когда их можно ввести в ряд афоризмов или просто метких высказываний.
Но на улице дискутировать не с кем.
Разве что с дворником.
С ним он утром перекинулся двумя ничто не значащими фразами.
Кажется, о погоде.
А может, и не о ней.
Да и то метла поглотила, вернее, смяла конец фразы Владимира Ильича.
Иногда приходит хозяин отеля, в котором живет Владимир Ильич, повздыхать.
Что тяготит его, он не говорит.
А вот – почти беспрерывно – демонстрирует томление своей души.
Вчера, уходя, он сказал:
– А что было бы, если бы в мире победила Французская революция?
Вопрос очень интересный.
И Ленин чуть ли не воспылал взором, предчувствуя целый водопад предстоящего красноречия.
Но хозяин, поднявшись, ушел.
Со вздохом, конечно.
Ленин, отринув это воспоминание, двинулся дальше.
Сегодня у него на берегу Женевского озера пусть не романтическое, но свидание.
А почему, собственно, не романтическое?
Ведь той, кого он ждет, едва тридцать.
И…
А вот и она.
Подошла стремительной, этакой гренадерской походкой.
Хотя и явно наигранной.
Подвел голос.
Он не дополнил вида.
– Здравствуйте, Владимир Ильич.
Хотя, по послужному списку, Мария Моисеевна Эссен той же Землячке даст ни
Эта приехала в роли представителя Петербургского комитета РСДРП.
– Они их что, ни отстреливают? – спросила Мария, кивнув в сторону озера.
– Кого? – не понял Ленин.
– Диких уток.
Ильич усмехнулся.
Ему бы ее заботы.
– Ну, как там? – спросил.
Она прислушалась, как гравий шепелявит под ее подошвами, потом сказала:
– Какая-то во всем недоучка.
Ильич глянул на нее с уважением.
Все прочие, кто к нему ехали с докладом или просто на беседы, расхваливали как свою работу, так и деятельность своих товарищей.
– Ну, в чем заключается эта самая недоучка?
Вопрос исполнен в требовательных тонах.
– Часто желаемое принимаем за действительное.
– В чем именно?
– В прирастании рядов.
И она – вдогон к этому дежурному понятию – добавила:
– На словах у них на прием отбоя нет.
А на деле…
– Но не будем гнаться за количеством… – начал Ленин.
– А как же о «критической массе», о которой вы говорили?
Разве всего упомнишь.
Столько уже сказано-пересказано.
– И еще, – продолжила Эссен, – нет решительных действий.
– Каких, например?
– Прилюдное изгнание тех из наших рядов, кто не оправдал надежд.
Кажется, он тоже к подобному призывал.
Или только думал об этом.
Но это сейчас не важно. Главное, что рядовые большевики это понимают и находятся, по всему видать, на том пути, который способен дать жизнь безвозвратному поступательному движению, имя которому революция.
Они пошли было обходить толпу любопытных, что окружили цыгана с медведем, как вдруг Мария, растолкав зевак, оказалась в самом центре.
И неожиданно – каким-то чужим голосом – обратилась к медведю:
– А ну покажь, как русская барыня утром с постели встает.
И, к удивлению Ленина, медведь сперва рухнул к ее ногам, потом стал зевать, пытаться закрыть глаза лапами, чтобы не мешал дневной свет. И, наконец подгребать себе под голову несуществующую подушку.
– А теперь покажи, – вновь обратилась она к медведю, – как барыня умывается.
И это исполнил Потап Потапыч.
– А теперь – как пляшет.
Публика была в восторге.
А цыган остолбенело стоял, ничего не понимая.
– У меня знакомая работает в цирке, – сказала Мария Ильичу, выйдя из круга. – И я ей иногда помогаю по части дрессуры.
– Но ведь незнакомый медведь! – воскликнул Ленин.
– Да скорее наоборот, – ответила она. – Этот цыган украл Потапа Потапыча из цирка.
– Так об этом надо заявить в полицию! – воскликнул Владимир Ильич.