Обручник. Книга вторая. Иззверец
Шрифт:
И имя ее Коба четко помнит – Хайма.
– Жить с оглядкой, – сказала тогда Хайма, – значит, не видеть отраженной небом бездны, а играть в насекомого, почти у всех возбуждающего желание его раздавить.
Безымянец смотрел на жену так, словно она только что сошла с облака и еще до конца не обрела собственно реальность, переваривая своими подмышками какие-то лики истории.
И широтой своей спины отгородив ее от всего, что может обескуражить своей неожиданностью, – как то бугаиные разборки или
А она, кажется, обладала склетословием. Где каждая буква была своеобразной пугаловкой – то есть, мелкой частью не очень доразвитого пугала.
И именно она, помимо всего, произнесла слово «склектология» в таком непонятном значении, что никто даже приблизительно не мог понять, о чем речь.
Кажется, этим воспоминанием Коба отлежал он себе бок.
Левый.
А правый – чуть раньше – искривила стукотня колес, что ни на минуту не умолкала под полом вагона.
Рядом с ним, неслышно дыша широко открытым ртом, лежал Лиф.
Так все в тюрьме звали незадачливого учителя Льва Иосифовича Фенина. Что он натворил, никто не знал, поскольку его судили отдельно от них.
Но странности за ним водились выдающиеся.
Два раза в день тот разувался, стоя на одной стопе, вздрючивал другую до уровня глаз и долго смотрел на большой палец ноги.
Потом, произнеся: «Как он красив», напяливал сапог из козьей кожи.
Лиф знал много интеллигентских слов.
И вообще склонен был к не очень упитанному юмору.
Потому на вопрос:
– Как поступить, если ужин несъедобен?
Моментально ответил:
– Накормите им парашу.
Когда кто-то пытался кому-либо что-то доказать, он клал ему руку на затылок и произносил:
– Не порть праведника, может, станет проповедником.
А у ругальцев спрашивал:
– А вы можете без математики пользоваться информатикой?
И вот сейчас Лиф спал.
Спал с открытым ртом.
И порождал соблазн окружающих что-либо бросить ему туда.
Но все предметы вокруг были громоздкими и не подходили для шаловства.
И тут вдруг Коба увидел, что у Лифа, помимо рта, открыты и глаза.
И догадливо ахнул, поняв, что веселивший их всю дорогу, учитель мертв.
– Как же он так подкачал? – засокрушался старик, который пытался всунуть Лифу в рот свой палец.
Фамилия деда была Ядуха.
И именно о нем незадолго до смерти Лиф сказал:
– Занятная у тебя фамилия.
– Ну и чем она знатная? – не понял старик.
– Да тем, что как принесут обед, ты только одну букву в ней исправишь, станешь Едухой – и считай все голодные.
Вокруг засмеялись.
– А начнут
И вот его больше нет.
А поезд все шел и шел на восток.
И всех, кто сейчас переживал смерть товарища, именно товарища, потому как Лиф наверняка был политическим заключенным; Так вот всех ожидала, как пошутил незадолго до своей смерти учитель, Ее Сиятельство Сибирь.
6
Коба видел, как многие подавленно сдавали позиции.
Вы впадали в какую-то опасную неприязненность друг к другу.
Казалось, что разобщение – это то, что гарантирует спокойную жизнь для многих еще в неведомой ссылке.
Но, главное, он и сам испытывал чувства, далекие от тех, которыми можно остаться довольными.
Во-первых, его почти все, если не злило, то нервировало.
Та же блохастая кошка, которая буквально не давала прохода.
Попадала под стопу, орала, когда на нее??? он – но все равно не давала сделать полновесный шаг.
А во дворе была такая же бесшабашная, как кошка, собака.
И эта кидалась ему под ноги.
Потом падала на спину и сучила лапами.
Но больше всех его злили вороны.
Обилие ворон.
Как они, сердечные, орали!
И, что удивительно, местные жители не обращали на них никакого внимания.
– Непогодушку наорывают, – беспечно говорят они.
Кобе же сейчас надо единственного: как можно скорее обуздать в себе все то, что сейчас как бы размазало его по пространству.
А потом хорошо подумать.
И тема естественная и единственная: как отсюда побыстрее сбежать.
Кстати, по побеге говорят почти все ссыльные.
Некоторые даже обзавелись картой.
Вообще-то Кобе хотелось не только по-настоящему успокоиться, но и попробовать изгнать из себя негативную энергию, чтобы попробовать помедитировать здесь, в глуши, где больше шансов войти в состояние сомати.
А злит сейчас Кобу буквально все.
Вот это один из ссыльников сказал бабе, которая укорила себя: «Ну, дура!» – спросил: «Это фамилия твоя или псевдоним?».
Так, конечно, не поняла, о чем речь, но на всякий случай сказала:
– Не семиделка я, конечно, но дом в голоде не держу.
– И чем же он у тебя питается?
И захотелось Кобе дать этому говоруну в морду.
Чтобы не выделывался, как овчина в купоросе.
Иногда его перед сном тянуло помолиться.
И еще одно не давало покоя.
Часто эта память выхватывала из прошлого то, что лучше всего было бы забыть: То суетень Димана, то ухмыль Мордаса.
А то и тихая осудительность Ханы.