Общая тетрадь
Шрифт:
Причем прямые замеры не дадут решительно ничего.
Скажем, любые опросы насчет желательной массам явной мужественности певца принесут вам дружные возгласы мнимого хотения. На самом деле наш Солярис хочет чего-то совсем другого. Хоры воинственных мужчин сузились до одного «Любэ» и не склонны к материализации в прежних масштабах. «Крутых мужиков» хотят умом, другие места голосуют за бесчисленные полки «ласковых майчиков». Не сыщешь более убедительного свидетельства конца империи.
Употребляя слова «дурно» и «плохо», я не осуждаю, я констатирую факт.
Русский крестьянин, скажем, середины XVIII века не
Нынешний масскульт, повинуясь Солярису, искусственно удовлетворяет непонятные ему потребности. Пытаясь выжить и доминировать, он создает эрзац-красоту и эрзац-героев. Поскольку они не могут облегчить подлинные страдания и насытить настоящие желания массового человека, требуется быстрая и частая смена символов. Так мужчина, не способный к любви, меняет партнерш или партнеров. «Нанайцев» меняют «иванушки», «иванушек» – «мошенники», «мошенников» – «барабанщики». Ничего страшного. Такая рябь на поверхности массового сознания. Чем провинились те или эти? Ничем, просто пареньки всегда должны быть молоденькими и веселенькими, девчонки – свеженькими. Стареть вообще нельзя. Масскульт девяностых унаследовал от советской культуры идею спрятанной смерти (старость и смерть зачеркиваются в сознании, выталкиваются куда-то подальше с глаз, замалчиваются). Старая гвардия – Пугачева, Долина, Ротару – грянулась оземь и резко помолодела.
Формируется страна вечной молодости, вечной любви и вечных денег. Сбылась мечта идиота. Рай на земле существует – включите Муз ТВ. Главное – любовь. На любом концерте певец все равно какого пола просит рук, глаз, криков и клянется в любви к своим зрителям. Он просит дать ему жизни – без этих глаз, рук и криков он перестанет существовать, растворится в атмосфере, развеется дымком. Такое впечатление, что от человека осталась одна тонкая физическая оболочка, а внутри – некая особая субстанция из массовых грез, уплотненный гель массовых желаний и восторгов.
Массовый человек стал творцом и повелителем своих кумиров, заказчиком самоудовлетворения, желаннейшим клиентом фабрики грез. О нем мечтают, на него молятся. Он проголосовал рублем и устроил себе таки праздник. Он хочет – купит, не захочет – дома чаю попьет и всех пошлет подальше. Он наконец положил с прибором на всех учителей, воспитателей, мучителей и зануд.
Так он счастлив?
О нет. Он все будто ждет чего-то. Он подозревает, что его отношение к жизни и смерти убого, представления о прекрасном жалки, а список символов плачевен. Он хочет чего-то такого, чего нет в нем самом, а не олицетворенных моделей собственного убожества. Он автоматически поклоняется рукотворным идолам, а жаждет-то настоящих богов, которые будут повелевать им. Он вдруг поставит себе Высоцкого, всплакнет и с неожиданной и невесть откуда взявшейся злобой скажет: «Вот… были ж люди».
Он расплясался и расскакался, а мечтает, что придет некто и цыкнет – «помолчи и послушай». Обожравшись пластмассой,
Но если безобидный и безобразный культурный бунт девяностых «замещал» бунт настоящий, с дымком, кровью и грязью, то слава тебе, Господи. Если обрушившееся на нас сладкое музыкальное дерьмо как-то приглушило жажду погулять, серых уток пострелять, то пущай оно валит из всей ТВ-канализации. Это не такой уж и парадокс. Культурное освобождение масс принесло им значительное и мощное облегчение, колоссальную психическую разрядку.
А настоящая память культуры все равно допустит в свои кладовые только то, что разрешат надменные хранители. Так что усмешливая снисходительность к популярному «острову любви», к миргородской луже русского масскульта, сравнима с ласковым интересом естествоиспытателя и является, по существу, крайней формой высокомерия.
Май 2000
Под крышами Петербурга
Правила хорошего тона для живущих в городе, созданном не для жизни
Санкт-Петербург – малоизученное островное государство, расположенное в дельте Невы. А.С. Пушкин, человек довольно невежественный, как большинство урожденных москвичей, в поэме «Медный всадник» утверждает, что до Петра Великого на берегах Невы проживали сплошь «убогие чухонцы». Это не может быть верным: дельты всех крупных европейских рек обживались тысячелетиями, и делали это всегда довольно смышленые народы. Загадочные и суровые жители допетровской Невы (т. н. «ингерманландская культура») тоже внесли свой вклад в развитие уникального явления – психики Санкт-Петербурга.
Известно, что Петербург традиционно голосует не так, как Россия или Москва. Менее известно, что в Петербурге вообще все – не так. Это самые настоящие «другие берега», с другим временем и другим пространством. Всех особенностей и коварств Петербурга не знает ни один житель. Ибо главная особенность этого города состоит в том, что у него до сих пор есть жители: это положительно невероятно. Во всяком случае, на протяжении XX века не было ни одного фактора или явления, способствовавшего развитию жизни на берегах Невы, и, однако, она существует.
За вычетом массы маловменяемых люмпенов, которые грызут город, как крысы, и тихих спящих обывателей, которым все равно, где жить, и все равно, жить или не жить, – существуют натуральные петербуржцы, не только заполняющие красочные декорации города наподобие оперных статистов, но и создающие действительность Санкт-Петербурга. Удивляюсь, что за этот героический труд им не положена «петербургская надбавка». Вдумайтесь в такой факт: в Петербурге, по статистике, шестьдесят солнечных дней в году. Что это означает? Это означает, что, увидев на небе заветный Гелиос, каждый питерчанин имеет полное право бросить все и ринуться ловить драгоценное солнце на свой бледный нос. Но такого права по закону не существует: еще одна обида в чреде вечных обид!