Общество гурманов (сборник)
Шрифт:
ЛАРКИН СПРАВЕДЛИВАЯ
Элис проснулась внезапно и поняла, что в комнате, кроме нее, никого нет; рядом с ней на кровати лежала раскрытая книга. Сквозь щель между занавесками бил луч солнца; от вчерашней непогоды не осталось и следа. Она немного посидела, собираясь с мыслями, и вспомнила, что намеревалась читать до возвращения Лэнгдона. Должно быть, так и заснула. Лампа, конечно, горела,
Он должен был вернуться. Тут она заметила, что в лампе осталось немного масла. Значит кто-то — Лэнгдон? — тихо погасил лампу уже очень поздно ночью.
Она выбралась из постели и поняла, что он провел ночь на жесткой кушетке, где так и лежала его взятая с постели подушка и горка плюшевых пуфиков — судя по всему, со скамеек в пивной внизу. «Как странно, — подумала она, — но наверняка этому есть какое-то объяснение». Ей пришло в голову, что он мог простудиться, пока бродил под дождем, и поэтому решил провести ночь на кушетке, а не рядом с ней. Наверное, зарылся в подушки, чтобы согреться, а потом рано проснулся и спустился вниз.
Она налила стакан воды из кувшина и немного отпила, но от стакана исходил неприятный рыбный запах. В воде всплыли остатки какого-то порошка — вчера вечером их не было. У Элис мелькнули подозрения, но они показалось настолько нелепыми, что она тут же отбросила их. Она наскоро привела себя в порядок и собрала диванные подушки, чтобы захватить их вниз по дороге.
Подушки оказались влажными, как и тонкая обивка кушетки. Неужели он спал в мокрой одежде? Из-под кушетки выглядывал уголок изрядно потрепанной книжки в сафьянном переплете — бросив подушки и подняв ее, она узнала записную книжку Лэнгдона; она тоже была влажной. Элис посмотрела на вешалку у двери, куда он вешал сюртук, но та оказалась пуста. Положив записную книжку на стол рядом с кувшином и тазиком, она подобрала с пола подушки и, толчком распахнув дверь, поспешила вниз, где вернула их на место и пошла к завтраку.
Лэнгдона там не обнаружилось: в зале вообще был только Табби Фробишер, сидевший за столом с маленькой девочкой, еще совсем ребенком, с копной заплетенных в косички черных волос. Ее платье напоминало костюм сиротки из театральной пьесы — разорванное во многих местах и заштопанное разноцветными нитками. Перед ними стояла тарелка тостов, тарелка джема и кофейник, и оба поглощали еду с нескрываемой жадностью. Девочка, с перемазанными черносмородиновым джемом щеками, даже не подняла голову от тарелки, а Табби, отсалютовав ножом, кивнул Элис и указал на свободный стул. Затем, видимо, заметив выражение ее лица, спросил:
— Что-то случилось?
— Ты видел Лэнгдона сегодня утром? — Элис старалась не выказывать беспокойства, совершенно иррационального, как уверяла она себя. — Он обещал позавтракать с нами, чтобы с нашей помощью преисполниться раскаяния о пропущенном вечере в опере.
— Не видел и не слышал. Наверное, ушел куда-то.
— Наверное, — Элис прошла в кухню, где усердно трудилась чета Биллсонов: Уильям жарил на плите колбаски, а Генриетта разбирала корзины с фруктами и овощами.
— Доброе утро, — спросила она. — Вы не видели утром моего мужа?
— Видел, — сказал Уильям. — Ушел ни свет ни заря, чертовски спешил.
— Я как раз собиралась на рынок за зеленью, — вставила Генриетта.
—
— Ни слова, мэм, — ответил Биллсон. — Даже не оглянулся. Наверное, какое-то неотложное дело. Но он оставил записку, там, под солонкой.
Биллсон нашел на полке записку и отдал ей — влажный клочок бумаги, выдранный из сафьянной записной книжки, с парой слов, нацарапанных неразборчивыми детскими каракулями. У него явно тряслись руки, и в одном месте карандаш даже прорвал дыру в бумаге. «Скоро вернусь», — гласила записка.
— Скоро? — пробормотала она.
— Стало быть, ушел по важному делу, — предположила Генриетта. — Профессор человек здравомыслящий, каких поискать. Присаживайтесь с мистером Фробишером и Ларкин, перекусите. Готова поставить новый блестящий фартинг, что муж ваш скоро явится.
Элис уселась рядом с Табби, который, прочитав записку, повторил замечание Генриетты о здравомыслии Лэнгдона.
— Сейчас в самый раз выпить кофе, — сказал он, наливая ей чашку. — Познакомься, это мой новый друг, Ларкин Справедливая. Недавно познакомились. Уильям Биллсон рекомендовал ее мне за исключительные достоинства, и, думаю, он прав. Мы едим предзавтрачные тосты с джемом, чтобы стимулировать движение пищеварительных соков и как следует подготовиться к основному завтраку.
— Весьма разумно, — Элис с трудом удавалось отгонять от себя беспокойные мысли. — Ну, здравствуй, Ларкин Справедливая, — она протянула руку, и девочка пожала ее, правда, с некоторым сомнением. — Как живешь?
— Лучше не бывает, мэм. Мое ремесло — беспорядки, если вы это разумеете под тем, как я живу. А вы красивая. Вы, значит, королевского рода?
— Королевского? Нет, хотя как-то раз привелось видеть королеву. Не могу поверить, неужели ты можешь иметь какое-то отношение к беспорядкам?
— О, еще как! Когда за деньги, а когда самим охота. Мы их раскручиваем, как юлу, а потом смываемся — пусть кто другой расхлебывает.
— Уильям Биллсон очень давно знает Ларкин, — сообщил Табби. — Он вполне уверен в ее надежности, если она даст слово.
— Тогда и я уверена, — согласилась Элис, хотя Ларкин скорее напоминала ей дикого зверька, чем цивилизованного ребенка. — Как же вышло, что тебя называют «Справедливая»?
— Потому что не вырвала глаз одному, хотя и могла, вот как, — девочка запустила руку за ворот рубахи и извлекла оттуда цилиндрический белый предмет длиной с ладонь — видимо, костяной, с вырезанным на конце крюком в виде когтя. Предмет висел у нее на шее на кожаной тесемке. — Это вот глазодер, — объяснила Ларкин. — Суешь его гаду вдоль носа прямо в глаз и проворачиваешь. Мне это дал один матрос, знакомый моего папаши — привез из Африки, добыл у единорога. Это его рога кусок. Я-то знаю, как с ним управляться.
— Значит, это рог единорога? — Элис пристально смотрела на девчонку, пытаясь понять, не шутит ли та. На вид Ларкин было не больше десяти. — И где же теперь твой папаша? — спросила она.
— Скурился. Мы жили больше в Лаймхаузе, у него там была койка в притоне Тай-Линь. Я сбежала, когда он сыграл в ящик. Они хотели отдать меня Мэри Джеффрис, сделать из меня шлюху, но я слиняла. А мать я не помню.
— Очень сожалею, — посочувствовала Элис, а Ларкин пожала плечами, видимо, не разделяя сожаления Элис. — Что ж, рада что ты оставила… глаз этому человеку. Царь Соломон это бы одобрил. Имя тебе определенно подходит.