Общество сознания Ч

Сегень Александр Юрьевич

– Нет, я серьезно… То есть…

– Ага! Ага!

– Ну как по-русски сказать «серьезно»?

– Ну… Не шуча. Без шуток.

– По правде, взаправду… А давайте у Даля посмотрим.

– Не тормошите Владимира Ивановича. Лучше давайте проверим мой феномен… Тьфу ты! Мой хромомен. Вот я закрываю глаза. Только мне нужно при этом держать руку испытателя. Разрешите, Эллада, я буду держать вас за руку? Вот так. Теперь прошу.

Он закрыл глаза и увидел красное. Ну конечно, первым делом обязательно возьмут красное.

– Какого цвета это?
–

прозвучал голос Эллы.

– Кррасного!
– прорычал Белокуров.

Он открыл глаза и увидел в пальцах у Эллы маринованный помидорчик.

– Еще!

– Сколько угодно.

Теперь, закрыв глаза, он увидел зеленое. Не иначе на сей раз - огурчик.

– Зелень.

Открыл глаза и увидел в руке у Эллы шляпку соленого гриба, повернутую к нему зеленой изнанкой-бухтармой.

– Это похлеще, чем издание «Бестии», - засмеялась Элла.
– А еще?

– Пожалуйста.

На сей раз был угадан белый цвет скатерти. Затем - оранжевая шкурка мандарина. Пятым испытанием был фиолетовый цвет графинного стекла.

– Не люблю фиолетовый!
– сказал Белокуров с закрытыми глазами.

– Ну вот, а врали, что любите все цвета радуги.

Бросив взгляд на Василия, Белокуров заметил, что тот сердится, хочет поговорить о чем-то важном, а тут - баловство.

– Вообще-то хватит мне вас дурачить, - вздохнул гость.
– У меня в веках просверлены малюсенькие дырочки, сквозь них-то я и вижу. Это я еще в детстве себе просверлил, чтобы подглядывать, как девчонки на пляже переодеваются.

– А почему же тогда только цвет? Разве очертания предметов вы не можете угадать?
– спросил Василий.

– С возрастом дырочки подзаросли, и с очертаниями предметов трудно. Я же вижу только крошечный участок угадываемого.

– Еще что-нибудь угадайте!
– взмолилась Элла.

– Черный!
– сказал Белокуров, не закрывая глаз.

– Точно! Я как раз хотела показать на свое платье. Значит, вы все-таки не подглядываете, а угадываете.

– А что это, все шли русские марши, и вдруг - «Дойчланд юбер аллес»?
– удивился Белокуров, прислушиваясь.

– Да, действительно, - улыбнулся Василий.
– Это марш Кексгольмского полка, в него вкраплен кусок из немецкого гимна.

– Надо же! А я и не знал о таких вещах. А вы, Василий, чем занимаетесь в Коломенском?

Василий принялся охотно рассказывать о своей работе. Белокуров слушал вполуха и вскоре почти нагло перебил историка предложением написать для «Бестии» статью.

– Обязательно! Я и сам хотел. Меня один мой знакомый все обещал познакомить с вами. Николаев.

– Пашка? Так чего ж он тянул?

– Да сами знаете, по-нашему, по-русски. Вы ведь читали Шубарта? Хорошо у него говорится о том, что русские живут так, будто у них времени больше, чем у других народов.

– Да, я помню. Я так рад знакомству с вами, Василий. Давайте на «ты»? Мы ведь ровесники, единомышленники, родственные души.

– С удовольствием.

– А на брудершафт выпить?
– подначивала Элла.

– Ну, если только

совсем малость, - сломался Василий.
– Только не на брудершафт, а на братство.

– На братчество!
– воскликнул Белокуров, наливая Василию и себе.

Бутылка подошла к середине, а еще через час окончилась, и Белокуров наконец почувствовал, что набрался сверх меры, ибо он и в нижнем буфете хлебнул немало, и здесь почти в одиночку уговорил всю «смирновочку». Часы на стене показывали одиннадцать. Надо было уходить, но Элла извлекла из какого-то тайника еще полбутылки коньяка, и само собой получилось, что Белокуров уходил от них уже в половине первого ночи. За это время он успел поговорить с Василием о Солоневиче и Ильине, об Иване Грозном и Сталине, о святом Граале и свастике, о рыцарских орденах и цветах национальных флагов, об особенностях иностранных языков и характеров разных народов, послушать отрывки из «Тангейзера», торжественную увертюру «1812 год», пару Бранденбургских концертов, «Барселону» Фредди Меркюри и Монсеррат Кабалье и даже «Рассвет» и «Светлячок» когда-то известного «Юрай Хип». Все, что происходило в последние полтора часа, расплывалось в восторгах и непрестанных шутках, отпускаемых Белокуровым, он говорил, читал стихи, пел, даже подпевал вагнеровскому Вольфраму, когда тот исполнял свой знаменитый романс. И он уже не спорил с самим собой, полностью соглашаясь с тем, что страстно влюблен в Эллу.

– Я его привела, я его и провожу до такси, - заявила она, когда Белокуров уже надевал в прихожей свой сербский плащ, купленный в прошлом году в Белграде, и напевал при этом: «Само слога србина спасава».
– А ты, Васенька, пожалуйста, перенеси все на кухню, а я приду и помою посуду, разложу все. Ладно?

Пожимая руку Василию, Белокуров, глядя ему в глаза, мысленно внушал: «Не оставляй меня с нею наедине, брат!» И когда свежий апрельский воздух снова наполнил легкие, Белокуров произнес вслух:

– Наедине с женою, брат, меня не оставляй…

– А дальше?
– весело спросила Элла.

– На свете мало, говорят, таких шаляй-валяй, - закончил он.
– В смысле таких, как я.

– А вон и такси. Я пьяная. Теперь мы поедем знакомиться с твоей женой. Шучу. Тормози. До свиданья, Белокуров, будь осторожен. Я люблю тебя.

– И я тебя.

– Правда?

– Такое чувство, будто давно тебя знаю и люблю.

– И у меня. Может, не будем расставаться сейчас? Нет! Шучу. У тебя ведь сын. Но мы увидимся?

– Конечно. Я позвоню. До свиданья.

Они снова поцеловались в губы, теперь он почти не почувствовал поцелуя, потому что был пьян. И вот уже он ехал один на переднем сиденье и нисколько не хотел говорить с болтливым водителем. А тот все лез и лез с разговорами. Хорошо, что до Хорошева от Тимирязевки не так много езды.

– Опять пьяный!
– сказал отчим, когда Белокуров ввалился в свое жилье.

– Ну сколько можно, Боря! Совсем ошалел!

– Как там Сережка?

– Весь вечер папкал, ждал тебя, а ты…