Обсерватория в дюнах
Шрифт:
Утопающий, говорят, за соломинку хватается, а Христина тонула в тот суровый для нее час. Тоска ее угнетала, отвращение к жизни, никогда она не была так близка к самоубийству, только боязнь греха и удерживала ее от искушения броситься под машину. Для нее счастье заключалось в том, чтоб ничего не чувствовать. На другое она уже не надеялась. А в смерти ей отказывала суровая религия.
– Неисповедимы пути его,- сказала она со слабым проблеском надежды и замолчала, с трепетом ожидая, что будет делать "божий посланец".
А
– Идемте к нам - пообедаем и посоветуемся, что можно сделать,пригласила она и стала ласково тянуть женщину за рукав: - Пошли, пошли.
По счастью, Катя уже четвертый день не заглядывала к Оленевым. Она потребовала двести рублей прибавки (к шестистам), на что возмущенный Евгений Петрович ответил категорическим отказом. ("Хочет зарплату научного работника получать!") Обеда никакого не было, его еще надо было принести из ресторана.
– Вы должны идти со мной,- сказала Марфенька решительно, и Христина пошла за "соломинкой".
Страшно волнуясь, боясь, что женщина раздумает, Марфенька на ближайшей стоянке взяла такси. Через десять минут ошеломленная Христина входила к Оленевым.
Марфенька провела ее в столовую и усадила на диван.
– Вы здесь посидите, я сейчас только сбегаю за обедом. Я так проголодалась, мы вместе поедим.
Торопливо похватав судки, Марфенька убежала.
Женщина нервным движением поправила на голове платок и пугливо огляделась вокруг. Она ждала каждую минуту, что придет кто-нибудь из взрослых и ее выгонят, а этой доброй девушке достанется. Но никто не приходил, и она понемногу успокоилась.
"Как люди живут!" - невольно подумала она без зависти, рассматривая огромный сервант, за стеклами которого холодно сверкал хрусталь. Она обвела взглядом комнату, ища икону, но иконы не было, и она со страхом подумала, что большой грех - общаться с безбожниками и надо бы встать и уйти, но она бесконечно устала, а здесь так хорошо.
Вернулась Марфенька и приветливо улыбнулась ей.
– Недолго я ходила, правда? - Она стремительно носилась то на кухню, то к буфету и, накрывая на стол, рассказывала о себе, что учится в десятом классе, что она комсомолка и парашютистка и этой весной заканчивает школу. Отец желает, чтобы она шла на физико-математический, но у нее свои, совсем другие планы.
– А как вас зовут? - спросила она, приглашая к столу.
– Христя!
– Христина? Какое красивое имя. А по отчеству?
– Савельевна...- Женщина хрипло откашлялась.
– Садитесь, Христина Савельевна, а меня зовут Марфой.
– Библейское имя.
– Да. И Марфа Посадница тоже была. И у Гончарова в "Обрыве" есть Марфенька. Только я ни на кого из этих Марф совсем не похожа. А знаете... вы простужены. Я вам налью немного вина?
– Спасибо вам. Не пью я вина.
– Если немножко,
– Не люблю я его.
– Ну хорошо, ешьте борщ. Вам какого хлеба, белого или черного?
Марфенька держала себя так непосредственно и просто, с такой охотой делилась своими планами, что Христина совсем успокоилась и с жадностью ела все, что молодая хозяйка ей предлагала.
– А матери у тебя разве нет? - робко спросила Христина.
– Есть, но она живет отдельно.
– Развелись!.. ("Господи, грех какой!" - подумала Христина.)
– А у вас есть родные?
– Нет у меня никого. Я сиротой росла. Детдомовская. А потом на швейной фабрике работала.
– Вы умеете шить?
– Умею.- Христина вдруг замолчала. Марфенька сразу прекратила расспросы.
Они пообедали, и Марфенька быстро убрала со стола.
– Теперь давайте поговорим! - Она властно усадила Христину на диван и присела рядом.- Больше вы просить не пойдете! - категорически заявила Марфенька.- Мы найдем вам работу, какую-нибудь легкую, пока вы не окрепнете. Поможем вам на первых порах материально. Вот придет папа - мы с ним посоветуемся.- Она ласково обняла женщину за плечи.- Я хочу вам самого доброго. Вы мне верите?
– Верю я, верю, да только...- Христина заплакала, не вытирая слез.- Не знаете вы обо мне! - вырвалось с горечью у нее.- Святая вы душа, а я не стою ваших забот. Я хуже всех людей! Если мне поступать сейчас на работу- значит, начинать жизнь сначала, а мне все равно погибать. Я уже погибла. Нет мне прощения ни от бога, ни от людей. И сама я себя никогда не прощу. Не будет мне во веки веков покоя... Я только месяц, как из тюрьмы вышла.
– Из тюрьмы?-Марфенька с сочувствием посмотрела на женщину.- Вас оклеветали?
– Что вы, бог с вами! За дело меня. Убить бы меня совсем. Не отстояла я своего сыночка! Что же я за человек... Мне воровка одна сказала: слизняк ты, а не человек. Умереть бы, а смерть не берет. Хуже я всякой воровки. Ох, мамушка, мука моя!..
Христина вдруг сползла на пол, корчась от невыносимой, въевшейся в плоть и кровь муки. Она долго надсадно рыдала.
Побледневшая Марфенька молчала, не находя слов, которыми бы можно было утешить в таком горе.
Понемногу рыдания стихли, видимо не принеся облегчения.
– Вот что, Христина Савельевна,- уверенно начала Марфенька,- после вы мне расскажете все, если захотите... Сейчас для меня ясно только одно: какую бы ошибку ни совершили, вы дорого заплатили за нее. Кажется, не по силам дорого. Но вы живая, и надо жить. Надо как-то перенести это несчастье. Вы не пробовали искать работу?
– Нет.
– Почему? Вам просто все безразлично?
– Не знаю, как сказать... Руки у меня опустились. Крест хотела на себя взять. Может, бог простил бы...