Обсерватория в дюнах
Шрифт:
– Ну... Думаю, богу было бы гораздо приятнее видеть вас молодой, счастливой, сильной, а не раздавленной на тротуаре. Не говоря уж о том, что он мог вообще не допустить всей этой истории...
– Нам дана свободная воля.
Кое-как, с большим трудом Марфенька выпытала у Христины, что та живет у старушки монашки, по имени Агния (комната Христины была давно занята). Она-то и посоветовала ей просить милостыню: "Смирись перед людьми, проси милостыньку, и бог тебя простит. Нищие духом царство божие узрят". Христина отдавала старушке всю выручку, и та кормила ее и предоставляла ночлег.
"Вот уж точно: нищая духом",- со вздохом подумала Марфенька.
– Давно
– Месяц доходит,- проронила Христина и снова заплакала.- Да уж в колонии и то лучше было: наработаешься и спишь. А теперь глаз не сомкну до утра. Не могу я этот крест нести! Снова жизнь наладить, как все люди, не в силах: словно душу у меня вынули. Нет во мне чего-то самого главного. Сама я себе в тягость. Самое бы лучшее - руки на себя наложить, да греха боюсь, ох как боюсь! По делам меня бог наказывает, а я уйду от его наказания?
– Что ж, он вас всю жизнь будет наказывать? - мрачно возразила Марфенька.- Из тюрьмы вас и то выпустили, а он все будет наказывать?
– Бог карает, бог и милует,- кротко отозвалась женщина и перекрестилась.
В Марфеньке все бушевало от гнева, но она взяла себя в руки, твердо решив вернуть эту женщину к радости и счастью.
Задача была не из легких, но тем заманчивее было ее выполнить.
– Знаете что: сосните пока, до прихода папы,- решила она.- У вас такое измученное лицо, поспите.
Она принесла подушку со своей кровати и уложила женщину, несмотря на все протесты, на диван, ласково прикрыв ее сверху пледом.
Христина пригрелась и действительно уснула. Марфенька до прихода отца сидела неподвижно возле нее.
Девушка серьезно поговорила с Евгением Петровичем, не скрыв от него, что Христина сидела в тюрьме за какое-то, видимо уголовное, преступление.
– Папа, она совершенно раздавленная, как она только живет? Если ей не помочь, она погибнет.
– Я понимаю,- мягко сказал профессор,- но почему именно ты должна этим заниматься? У тебя выпускные экзамены в этом году. Я позвоню в исполком, и ей найдут работу.
– Хорошо, позвони,- обрадовалась Марфенька,- но работа в данном случае - это не все: ей нужна моральная поддержка и ласка!
– Но экзамены...
– А у тебя - твоя работа. У каждого что-нибудь есть. Я теперь не брошу ее, даже... даже если бы это правда помешало экзаменам. Человек дороже какого-то там аттестата.
Марфенька рассердилась, черные глаза ее сверкали и даже вроде как начали косить, что у нее бывало только в минуты крайнего раздражения. Евгений Петрович с интересом посмотрел на нее и слегка поморщился. Разумеется, он был недоволен появлением в своей квартире этой женщины, но Марфенька, судя по всему, не собиралась отступать, и профессору пришлось покориться обстоятельствам.
– Ты говоришь, она москвичка... Следовательно, прописана в Москве? Прописана? Ну, где она там у тебя... Доктор технических наук вошел в столовую, где давно уже проснувшаяся Христина со страхом прислушивалась к доносившимся до нее обрывкам фраз. Она угрюмо встала, как вставала в колонии при входе в барак начальника отделения, испуганно глядя на хозяина этой роскошной, по ее понятиям, квартиры. Она каждую минуту ждала, что ее выгонят, а Марфеньке достанется за то, что она ее привела.
Евгений Петрович вежливо поздоровался за руку, попросил ее сесть и сам присел в кресло. Затем он так же вежливо устроил Христине настоящий допрос. Марфенька стояла возле, готовая вмешаться, если отец чем-нибудь обидит гостью. Но, к ее некоторому удивлению, он оказался удивительно тактичным, так что Христина сразу приободрилась.
– У вас есть какие-нибудь документы?..- спросил Евгений Петрович.Потребуются для поступления на работу.
– Есть документы, а как же... Я всегда их ношу с собой,- заторопилась Христина.
Она боялась оставлять их монашке: еще сожжет! Значит, в глубине души надеялась, что документы еще пригодятся. Христина вытащила из кармана черного платья - предварительно отколов булавку-ветхий бумажник и протянула профессору свои нехитрые справки. Вот их перечень, по выразительности своей не уступавший иной подробно написанной автобиографии: паспорт с московской пропиской ("Двадцать пять только!" - ужаснулся Евгений Петрович), вместо метрики справка о воспитании в детдоме, свидетельство об окончании семилетки, справка о том, что она проработала полтора года на швейной фабрике и уволена по собственному желанию в связи с рождением ребенка, брачное свидетельство из загса, метрика о рождении сына и справка о досрочном освобождении из заключения в связи с амнистией.
– Простите, за что вас осудили? - мягко спросил Евгений Петрович.
Христина заметно побледнела. В широко раскрытых, чуть выпуклых голубых глазах был застывший ужас. Она молчала. Евгений Петрович ждал. Марфенька подошла и ласково положила узкую смуглую руку на плечо женщины.
– Папа, видишь: ей тяжело вспоминать... Ну, и не надо спрашивать. И она ведь уже отсидела. Может, она потому и работы не ищет, чтоб не спрашивали...
– Судили за соучастие в убийстве,- глухо произнесла Христина, стараясь ни на кого не глядеть. И покорно выждала тяжелую паузу.- Муж запорол до смерти сыночка. А я не сумела отстоять. Испугалась сильно... вроде как обомлела. Два годика ему было, сыночку-то. В железной печке сжег деньги. Отлучилась я... за хлебом. Он часто бумажки жег: играл так, нравилось ему, как вспыхивают... Бумажек-то не было больше, он деньги... две тысячи рублей. Муж прятал их... в сломанной гармони... даже я не знала. Вот как... Пять лет мне дали. Меня одну судили. Муж-то ушел от милиции через забор. В ту же ночь повесился. Погорячился он. Характер у него был лютый. Так я его боялась... Говорил: если уйдешь от меня, все равно найду, хоть на дне моря, и убью. И сына, говорит, убью. Судья сказал: ты виновата, почему не звала на помощь? А я обомлела... Дала сыночка на глазах у себя убить.
Евгений Петрович смотрел не на Христину, а на дочь: свежее полное лицо Марфеньки побледнело, но в черных глазах была решимость, словно всем силам зла бросала она вызов.
"Дочь вернет к жизни эту несчастную,-- подумал он.- Задача ей по силам. Но что же мне делать с Христиной? Устроить гардеробщицей к нам в институт, пока обживется... Ей и жить-то, наверное, негде, придется в общежитие ее устраивать. А что, если..."
Он с досадой вспомнил про Катино требование надбавить ей двести рублей: "Зазналась баба, никто столько и не платит домработнице. Что я, миллионер, что ли!"
– Хотите поступить к нам домработницей? - неожиданно предложил он.
– Папа! - Марфенька хотела решительно возразить, но вдруг подумала, что на первое время для нее это будет, пожалуй, даже неплохо. Эта женщина так нуждалась в уходе и ласке, грубое или насмешливое, сказанное невзначай слово могло ее опасно ранить.
– Оставайтесь у нас, Христина Савельевна,- сказала она.- Не бойтесь, я буду вам помогать.
Христина дрожащими губами пробормотала какие-то слова благодарности.