Обсерватория в дюнах
Шрифт:
– А чего ты хочешь? - поинтересовался Фома. Он теперь был счастливым человеком и стал более разговорчивым и любопытным.
– Увидишь,- неохотно ответил я.
В кабинете Турышева сидел и Барабаш, они обсуждали какие-то детали экспедиции. На письменном столе лежала изодранная карта Каспия.
– Ты что, Яша? - спросил Турышев, отрываясь от карты.
Поняв по моему лицу, что я зашел не на минуту, он предложил присесть. Мы сели на диван - я и Фома.
Я порылся в кармане и положил перед Иваном Владимировичем свое заявление, написанное поутру: утро всегда мудренее.
– Разве ты уже охладел к аэронавтике? - спросил он с укором.
Я замялся...
– Не в этом дело!
– А в чем же?
– Не знаю. Может, и охладел.
– Ты же хороший пилот! - огорченно сказал Турышев.
– Это ты его уговорил? - спросил Мальшет у Фомы.
– Да я ничего не знаю! - обиделся Фома.- А что случилось-то?
– Ничего особенного,- буркнул я.- Прошу назначить меня поваром на "Марфу Ефремову".
Фома даже рот открыл. Обветренное скуластое лицо его так и просияло.
– Яшка, дружище, вот хорошо, вот ладно! - закричал он, и так на радостях меня обнял, что чуть не сломал мне ребра.
Мальшет вытаращил глаза.
– Ты, Яков, с ума, что ли, сошел? Ты же отличный пилот, даже обидно как-то...
– Подумаешь, отличный, я ведь никогда особенно не увлекался аэронавтикой... На твоей же лоции воспитан. Зачем дарил лоцию? Зачем вы, Иван Владимирович, дарили бригантину? Пришло время ей расправить паруса.
– Но поваром!..- вскричали они оба вместе.
– А хоть и поваром, какая разница? Я же привык готовить. Вы сами оба говорили, что готовлю вкусно. Куплю еще поваренную книгу. Ну и, конечно, буду, как и в прежних экспедициях, помогать в научных наблюдениях. И матросом могу. И статью в газету написать, если понадобится помощь прессы. Где вы еще такого повара найдете?
– А Марфенька?- строго спросил Давид Илларионович Барабаш и что-то пробурчал по-украински.
– Мы ведь месяцев на семь-восемь уходим в море,- не глядя на меня, заметил Турышев,- одной-то ей...
– Почему одной? Каюту нам дадите? Или повару не положено?
Теперь все молчали, а я смотрел в пол.
– Ты хочешь и Марфеньку...- наконец выговорил Турышев.
– Нуда.
– Больную?
И здесь я просто взбеленился - так вспылил. Кажется, я вгорячах произнес целый монолог.
– Ничего она не больна! Давно уже выздоровела после падения. Она же очень сильная и здоровая, только ноги ее не ходят. В этом и все несчастье ее, что она сильная и здоровая, а вынуждена лежать, словно больная. Никакой болезни нет, поймите! Всех моих друзей буду просить это запомнить раз и навсегда. Она лежит целый день одна, слушает шум моря и крики птиц и мечтает о путешествиях, как о чем-то самом прекрасном, но уже несбыточном. Почему несбыточном, спрашиваю я? Все можно сделать, чтобы человек был счастлив! Когда я женился на ней, я поклялся про себя, что сделаю ее счастливой. Но ей одной только любви мало! Понимаете? Мало! Она - прирожденный путешественник, так пусть себе путешествует. Она сможет и работать понемногу, Иван Владимирович, ей-богу! Вести журнал, делать расчеты, наклеивать этикетки на бутылки с пробами
...Я дописываю эти строки в каюте научно-исследовательского судна "Марфа Ефремова". Это лучшая каюта на корабле, капитанская: Фома заставил нас принять ее, а сам занял другую, похуже.
Тезка корабля лежит сейчас на палубе, куда я ее только что отнес. Она очень занята эти дни: Лизонька просила ее произвести расчеты ветровых волн, а для Мальшета она вечно сводит какие-то балансы. Сильна Марфенька во всех расчетах! Турышев, который часто навещает нас в море на гидросамолете, уже предлагал ей штатное место лаборанта. Она решила его принять, хотя я не советовал: с осени она начнет заочно учиться на математическом факультете Московского университета и ей будет тяжело совмещать работу и учебу. Но она и слышать не хочет.
– Я очень сильная и справлюсь! - говорит она весело.
Прилетал на гидросамолете известный московский хирург, маленький, толстенький, в огромных очках, чем-то похожий на мистера Пикквика. Тот самый, которого, помните, обещал прислать президент Академии наук. Он оставил после себя надежду... Все теперь надеются. На корабле только и разговоров об этом.
Профессор тщательно осмотрел Марфеньку, подумал, еще раз осмотрел лицо его просветлело.
– Марфа будет ходить? - поняв, закричал я. Моя жена, побледнев, пристально смотрела на хирурга.
– Я надеюсь! - с ударением сказал профессор.- Конечно, сначала на костылях... гм... в гипсовом корсете.
Марфенька засмеялась и заплакала. Я машинально подал доктору приготовленное заранее чистое полотенце. Доктор сам вытер Марфеньке слезы этим полотенцем.
– Это хорошо, что вы ушли в море,- сказал он задумчиво,-из комнаты, где пахнет лекарствами,- в море... К большой работе, опасностям, настоящей жизни. Хорошо, что вы счастливы.- Он лукаво и добродушно взглянул на меня.Ведь счастливы?
– Очень! - смеясь и плача, подтвердила Марфенька.
– Ну вот! Как известно, счастье -лучший целитель. Когда вернетесь на берег, применим один новый метод...
В открытый иллюминатор задувает горячий ветер, пропитанный всеми запахами моря. Зной, нестерпимый даже в море, а на берегу, наверное, нечем дышать. В синем сверкающем небе ни одного облачка. Слышен скрежет лебедки, поскрипывание якорной цепи, шуршание переборок - корабль полон невнятных, приглушенных звуков: шорохи, вздохи, скрипы.
Мы встаем на якорь - очередная станция. Надо идти помочь Вассе Кузьминичне произвести лабораторный анализ рыбы. А потом я эту же рыбу зажарю всей честной компании на ужин.
Поваром все довольны, чему я сердечно рад.
Мой роман о двадцать первом веке что-то не подвигается вперед. Придется его отложить пока в дальний ящик... Сказать откровенно, мне больше хочется писать о тех людях, которые живут и работают рядом со мной, с которыми у меня одни цели, одни мечты, одни страдания и радости!