Обстоятельства смерти господина N
Шрифт:
Вместо ответа Билл Дэвис показал ему какую-то бумагу. Уилсон изумленно посмотрел на него.
— А Олдмонт-то знает об этом?
— Нет. Ему это даже в голову не приходило. Я только что в этом убедился.
Уилсон погрузился в размышления. Потом взял лист чистой бумаги и стал быстро писать. Перечитал написанное. Показал листок Дэвису.
Тот пожал плечами.
— Своего рода “медовая ловушка”. Только навыворот, и слишком много “если”. На мой взгляд, чересчур сложно. И где гарантия?
“Медовой ловушкой” в мире секретных служб называлась западня, которую устраивали противнику с помощью женщины-агента.
Уилсон нетерпеливо прервал его:
— Ты по-прежнему не понимаешь, с кем имеешь
Уилсон постучал пальцем по листку бумаги, наполовину исписанному его четким почерком…
Заполнив регистрационную карточку отеля “Амбасадор”, Фил Хоукс тут же поменял доллары на баты, небрежно засунул толстую пачку красно-коричневых стобатовых купюр во внутренний карман светло-серого пиджака и поднялся на пятый этаж, где на него с ленивым интересом воззрилась полусонная коридорная, которая дремала за пустым столом, придвинутым вплотную к большому, во всю стену зеркалу.
Первым делом Хоукс пошел в ванную, свет в которой включался одновременно с оглушительно гудевшим вытяжным вентилятором. Хоукс тихо вздох нул: в такой невероятно отсталой стране, какой ему пред ставлялся Таиланд, на лучшее нечего и рас счи тывать. Вытирая мохнатым полотенцем мокрые волосы, он в одних шлепанцах пошел к телефону. Номер по соль ского коммутатора он отыскал в справочнике, на кото ром покоился уже треснувший аппарат.
— Развлекайтесь, — посоветовал ему сотрудник консульства, с которым Хоукса соединил дежурный. — Такой экзотики вы нигде не увидите. Только будьте осмотрительны. Нас предупредили о вашем приезде. Завтра утром я зайду к вам. Меня зовут Дуайт Хенкинс.
Положив трубку, Хоукс задумчиво посмотрел в окно. Ночь по-южному, без сумерек, опустилась на землю. Он надел голубую рубашку с короткими рукавами, брюки из легкой, почти невесомой ткани, спустился вниз. Автоматически раздвинувшиеся при его прибли же нии двери выпустили его в душный бангкокский вечер. Фонарей не было. Освещение составляли рекламное разноцветье и свет автомобильных фар — уличное дви жение нисколько не уменьшилось.
Он спустился по ступенькам на тротуар и пошел вдоль ярко освещенной витрины магазина одежды, где не только обещали одеть с ног до головы по последней мо де, но и, если понадобится, в двадцать четыре часа сшить любой костюм. Таких магазинов-ателье, отметил по том Хоукс, было много на улицах, прилегавших к крупным отелям.
В узком переулке, куда выходил фасад “Амбаса дора”, стояло несколько машин с потушенными огнями и толпилось довольно много людей. Они сидели на стуль ях, оставленных уличными торговцами едой, ко торые уже разошлись; иные, поджав под себя ноги, располагались прямо на тротуаре, какой-то парень улегся на кузов автомобиля. Хоукс недоумевал: что они здесь делают? Он не видел ни бутылок, ни карт, и эти люди не были похожи на бездельников, рассказывающих друг другу одни и те же байки.
Когда Хоукс свернул в переулок, с тротуара поднялся человек и побежал ему навстречу. Он призывно махал рукой и улыбался Хоуксу, словно тот был его братом, с которым он не виделся десять лет. Подбежав к Хоуксу, он радостно выпалил:
— Массаж! Хорошие девочки! Недорого! Здесь рядом!
В
Коротышка, как и все эти люди, заполонившие переулок, был зазывалой так называемых массажных салонов. Эти заведения начали процветать в шестидесятых годах, когда в Таиланд прибыли американские солдаты. Накануне отправки во Вьетнам они искали утешения в этих самых салонах, которые возникали в Бангкоке с неимоверной быстротой.
В Бангкоке была глухая ночь, когда Биллу Дэвису, только что появившемуся в своем кабинете в Лэнгли, принесли телеграмму, подписанную Говардом О’Брайеном. Дэвис прочитал ее, удовлетворенно хмыкнул и пошел к Уилсону. “Все идет по плану, все идет по плану”, — бормотал Дэвис.
Ночью человек не властен над собой. Днем заботы и дела отвлекали его от тягостных мыслей. Ночью он не мог справиться с собой: прошлое не отпускало его. Засиживаясь допоздна с книжкой в руках, он затягивал время отхода ко сну, надеясь, что усталость возьмет свое. Но едва выключал свет, как сон словно рукой снимало.
Сколько лет было бы сейчас Линну, если бы он сумел тогда вызволить его отсюда, добиться его перевода на любую из сотен американских баз, раскиданных по всему миру? Прошло полтора десятка лет. Сейчас Линн был бы уже зрелым мужчиной. У него были бы дети. Почему-то Олдмонт не мог представить себе лицо взрослого Линна. Тягостными бессонными ночами перед ним неотступно стоял веселый, добродушный юноша, каким был его младший брат еще до поступления в училище ВВС. А почему он, собственно, выбрал военную карьеру? Всему виной военные фотографии и медаль Нэда, которые Линн хранил у себя в комнате. Рассказывая о пережитом в годы второй мировой войны, Нэд невольно старался опускать тягостные, страшные подробности: ему и самому не хотелось обо всем этом вспоминать. Должно быть, Линну война казалась приятным приключением, собственно говоря, не ему одному…
Нэд был в Австралии, когда Линн решил стать летчиком. На пятом континенте монтировались первые установки, которые потом стали ядром гигантской системы прослушивания. В австралийской глуши, рядом с небольшим городком Алис-Спрингс, они построили огромную базу Пайн-Гэп. Там работало пятьсот человек, из них половина австралийцев, ведь официально базой распоряжаются совместно Вашингтон и Канберра, но австралийцам сотрудники Агентства национальной безопасности доверяли только техническую работу и никогда не делились полученной информацией. Кто-то назвал Пайн-Гэп гигантским пылесосом, который улавливает все радио- и телефонные переговоры, все телексы в районе Тихого океана. Значение базы — Олдмонт был одним из тех, кто предложил руководству построить ее именно в этом месте, — заключалось в ее многоцелевом потенциале и в огромном диапазоне перехвата. База находится в районе очень стабильных геологических формаций, свободном от электронных помех, и здесь наименьшая облачность в мире.
Строительство Пайн-Гэп было победой Нэда, он вернулся в Штаты в хорошем настроении и благожелательно встретил сообщение о том, что Линн решил стать военным. Возможно, в другой ситуации он был бы более благоразумен.
За окном было совсем тихо, в комнате едва слышно шипел кондиционер, но к нему Олдмонт уже привык. В тумбочке у кровати вместе с лекарствами он хранил снотворное. Когда ему становилось совсем уж невмоготу, он глотал сразу две пилюли и забывался. Но наутро он чувствовал себя, как после наркоза — он знал, что это такое: во время второй мировой войны его дважды ранили, и дважды он засыпал на операционном столе, не зная, проснется ли. Снотворное отключало в голове что-то очень важное, пилюли делали его равнодушным, а жизнь бесцельной — и из такой жизни ему хотелось уйти. Впадать в подобное состояние было опасно — кое-что он еще должен сделать на этом свете.