Обуглившиеся мотыльки

Ana LaMurphy

Она убрала руку, резко поднимаясь. Сиюминутная блажь сошла — осталось снова лишь безумное желание мчать вперед и жить, вдыхая спасительный чистый воздух полной грудью.

— Ну, так кто водит? — она протянула ему руку. Впервые, за время их общения. Он поднялся, остановившись рядом. Они оба натворили достаточно, чтобы сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Они оба сделали много ошибок, сказали много ненужных слов. Они оба были достаточно виноваты друг перед другом, перед самими собой, перед теми, кого считали родителями, друзьями, любовниками, соратниками…

Но оба все еще жаждали жить дальше. Думать о смерти в двадцать — это неправильно. А продолжать желать жить — это великолепно. Это уже делает их живыми. Ожившими, по крайней мере.

Он обнял ее, привлекая к себе. Елена ответила на объятия.

— Ты водишь, — ответил он, целуя ее в щеку и выпуская из своих объятиях, — ты всегда водишь…

Он помчался по новому кругу, и Елена устремилась за ним. С этим поломанным, изрезанным смехом.

====== Глава 42. Обновление ======

1.

Там, где была музыка, всегда был Клаус Майклсон. Клаус — как родимое пятно. Вроде бы не несет опасности, но уродует твою и без того испорченную жизнь. И без того уродливую. Клаус — как горькое лекарство, которое настолько противно, что боль кажется не такой уж и сильной — ее можно пережить и без этой панацеи. Клаус — как химеотерапия. Убивает твой организм, наделяет его токсинами и ядами, но при этом останавливает рост раковой опухоли.

Клаус — как ремиссия.

И клубы, в которых он царствовал, были его домом. Его обителью. Его колыбелью. Его раем и адом.

Его смыслом.

Он смотрел на танцующую молодежь, на подстреленных девушек и уничтоженных парней. Полуизбитые, пьяные, разгневанные они были прекрасны для него. Они были для него его коллекцией бабочек.

Клаус — как энтомолог.

Он улыбнулся, выпуская дым из легких. Он смотрел на танцующую в центре Бонни. Такую же подстреленную, как и все вокруг. Бонни — как экстази. Выпиваешь ее, расслабляешься, таешь воском. Каждый миг, каждая секунда, каждый глоток — все наполняется значимостью.

Бонни была бессмысленной для себя.

Но она была смыслом для других.

— Так, ты понимаешь, о чем я говорю?

Клаус обернулся. Он сел на кресло. Пока Бонни разогревала танцпол, Клаус разогревал свои нервы.

Клаус Майклсон был из числа тех людей, которые считают, что роль семьи в социализации личности слишком преувеличена. Он точно знал — благополучная или неблагополучная семья не влияют на формирование человека. Вот Бонни, например. Ее детство отравлено. Ее воспоминания уничтожены. Она живет со своими скелетами уже пять лет. И она умеет жить, черт возьми. Она умеет жить, а не выживать.

Вот Клаус и Ребекка, например. Из благополучной, перспективной и богатой семьи. Их отец — окружной прокурор одного из крупных городов. Хороший достаток, достойное образование, сдержанность и жесткие принципы. Их мать — ректор университета тоже в каком-то крупном городе. Клаус уже не помнил названия, потому что не виделся с родителями уже семь или десять лет.

Ребекка — без образования. Ее страстью были наркотики, мужчины и феминизм. Клаус — без образования.

Его страстью были клубы, драки и деньги.

Коул. С юридическим образованием. Единственный, кто пошел по стопам родителей. Помимо того, что он с блеском выигрывал самые сложные дела, отмывая грязные деньги нефтяных магнатов и проступки детишек богатых и известных родителей, он увлекался азартными играми. В его владении было несколько казино, которые приносили неслабый доход.

Клаус — как воплощение нигилизма. Он не питал чувств к своим родителям, к своему брату или к своей сестре. Он заботился о достойном существовании своего племянника, но не более. Он заботился о Бонни, которая спасла ему жизнь, но не более. Клаус не верил в чувства, наследие предков и ценности семьи. Он верил только в клубы. И сигаретный дым.

— Я понимаю, но я не понимаю, причем здесь я.

Коул редко объявлялся. Он был чем-то похож на своего брата — особо не стремился к сплочению семьи. Ровно как и Ребекка. Все трое были достойны друг друга.

— Ты знаешь этот город, неужели не слышал ничего о том, о чем я тебе рассказывал?

Клаус докурил, затушил сигарету. Медленный, такой приятный голос исполнителя завораживал, пробуждая давние воспоминания. Клаус, ровно как и все остальное, не считал воспоминания чем-то сакральным и интимным. Но ассоциации взыграли, и Майклсон лишь улыбнулся.

— Не знаю. И не слышал. Вообще, мне наплевать на то, кто угонял эти машины. Знаешь, в моем бизнесе мало когда возникают коллапсы.

Коул Майклсон — как аллергия. Невозможно вылечиться от него, и смириться сэтим — тоже. Коул Майклсон — это бессонные ночи. Эти бессонные ночи решили ворваться в забытый всеми городок, находящийся почти на самом отшибе. Тут, в этой городской паутине, вечно кому-то не хватало спокойствия. Казалось, что маленькие города будто предназначены для больших поступков, не важно, благородные они или низкие.

— У меня нет коллапсов, Ник. Я просто хочу разыскать этих угонщиков.

— Зачем?

«Мы никогда не уходим из нашей жизни» — эта фраза растекалась по пространству клуба, проникая в легкие вместе с отравленным воздухом.

— Пусть поработали бы на меня. Знаешь выражение? Пока льется кровь — грабь.

— Да, но кровь льется пока что только в Мексике.

Музыка остановилась, воспоминания потеряли былой вкус. Клаус забыл о сантиментах. Ему захотелось выпить. Желательно — что-то покрепче.

— Прольется и тут, — заверил Колу, поднимаясь и собираясь уходить. Клаус был рад этому. Ему было плевать на планы своего внезапно появившегося брата. Ему хотелось оглохнуть от громкой музыки. Желательно, чтобы еще появилась возможность ввязаться в драку. Иногда потерять контроль — единственный способ обрести его.

— С чего ты взял, что эти угонщики именно отсюда?

— Они прокололись. Места, куда они сдают автомобили на запчасти, называют «точками». На одной из точек они разругались. Не могли подсчитать время — проговорились. А я умею заставлять людей вспоминать, — он улыбнулся.