Обуглившиеся мотыльки

Ana LaMurphy

— Тебе говорили, что ты беспривязная? — Бонни облегченно вздохнула. Нет, не то, чтобы она желала этого всей душой, но все же…

— Ты приедешь? — тут же произнесла она. Какая-то рьяная музыка разрывала любую возможность на то, чтобы собраться с мыслями. Хотя Бонни не надо было собираться с мыслями — она умела импровизировать, умела говорить все, что было нужно.

Даже в вакуумном пространстве.

Даже если говорить было нечего.

— Ты ведь помнишь, о чем мы договаривались, да? — на том конце провода Беннет слышала ярое

безучастие. Музыка набирала обороты. Бонни закрыла одно ухо рукой, прижавшись к стене.

— Помню. Так, ты приедешь?

Она не знала, почему приглашала его. Бонни знала одно — она влюблена в Тайлера. Она влюблена в него так сильно, что если бы ей предложили вернуться в прошлое еще раз — она бы все равно переспала с ним. Все равно бы вступила в «NCF», чтобы снова попасть к нему. Чтобы снова оказаться к нему непозволительно близко.

— А ты зовешь меня, чтобы отомстить своему Ромео, да? — усмехнулся Майклсон. — Я же знаю, что он там.

Бонни хотелось тоже набрать скорость, тоже помчаться по трассе, не обращая внимания на скоростные ограничения, на правила и дорожный патруль. Бонни тоже хотелось бы разогнаться и мчать, мчать!

Только не кому-то определенному навстречу. А просто так — чтобы убраться отсюда.

— Я буду благодарна тебе до последнего вдоха, Ник, — произнесла она, на некоторые мгновения будто не слыша долбящей музыки. — Но ты мог бы приехать просто так.

— Я не приду, Бонни, — ответил он. Ледяное спокойствие было неотъемлемой частью его жизни. Он избивал ее, избивал своих должников, растаптывал своих конкурентов — и все это с какой-то абсолютно мерзлой апатичностью. Такие как Клаус — не для дружбы. Не для любви. Такие как Клаус — для бизнеса. Бонни он нужен был для этого.

— Слушай, это не твое дело, если ты о Локвуде! — она вспылила. Бонни — это пустыня. Ее эмоции — песчаные бури, бураны, метели. Бонни — тоже жаркая.

Но она сухая. Сухая, и рядом с ней ты погибаешь от жажды.

— Мне плевать, спишь ты с ним или нет. Мне плевать, любишь ты его или нет. Наплевать, хочешь ты отыграться на нем посредством меня или нет. Ты спасла меня — вот на что мне не плевать. И я тебе все еще должен, потому что жизнь — она долгая, Бонни! — он повысил тон голоса, стал говорить быстрее, но происходило это не от ревности, не от внезапно пробудившихся чувств, не от чувства долга.

Ему надо было скорее избавиться от беспривязной надоедливой песчаной Бонни.

— Это только в книгах и фильмах герои быстро погибают, а в жизни мы горим медленно. И я не собираюсь снова вылечивать тебя всякий раз, когда твои чувства к этому мажору будут бить ключом. Ясно?

Бонни убрала руку от уха. Она точно знала, что услышит Майклсона. Она всегда его слышала. Его шрамы все еще украшают ее тело, напоминая о страшном и темном прошлом. Напоминая о том, куда могут привести глупые предрассудки.

— Да дело не в Локвуде, — ответила она. — В общем…

— В общем, если ты не ограничишь с ним

контакты, я подниму твое дело, Бонни. Ты знаешь, что мне это трудна не стоит. Я не хочу больше нянчиться с тобой.

Бонни сжала трубку сильнее. Она знала, что в жизни враги не становятся друзьями или любовниками. Она знала, что в жизни люди действительно горят медленно, выгорая дотла, расплавляясь на солнце, наслаждаясь дикой болью.

Но ей было все равно больно — слова резанули по сердцу.

— И не надо, — зашипела Бонни. Прежняя Бонни, которая иногда подавала признаки жизни. — Найдутся другие!

Она развернулась, чтобы направиться к стойке. Она столкнулась с Локвудом. Громкая музыка снова ворвалась в пространство феминистки, снова стали мешать разговору.

Теперь еще — и мыслям.

— Да кому ты еще нужна? — рассмеялся он. Сухо рассеялся, как-то натянуто. Клаус — тоже пустыня. Безжизненная и абсолютно мертвая пустошь. Такие как Клаус — они не возрождаются. Они просто отдают долги. Без чувств. «Ничего личного, это просто бизнес». — Ты ведь бездомная, Бонни. Ты — беспутница, бесприданница и бес…

Беннет сбросила вызов. Звать Клауса оказалось плохой идеей, и в душу вгрызлось какое-то неприятное чувство. Теперь еще и Тайлер со своими гулянками, со своим опустошением. Бонни устала. Она бы остановилась где-то в мотеле, в самом отдаленном номере и жила бы там, слушая шум мимо проезжающих машин и тишину ночи.

Девушка отрицательно покачала головой и снова прижалась к стене. Она вновь подумала о сигарете.

— А ты не сказала мне, что у тебя кто-то появился.

— У меня никого нет. И не было. И не будет, наверное, уже никогда.

Бонни устала. На секунды ей захотелось сбежать с этого бестолкового мероприятия, скрыться, раствориться в неизвестности мира и больше никогда не возвращаться к прочитанным книгам, которые удалось отыскать на пыльных чердаках и в темных подвалах. Секундное «показалось» растянулось в минутное «захотелось».

— Тебя будто заново нарисовали. Ты влюблена в него?

Он улыбнулся, засунув руки в Карманы. Тайлер. Тайлер. Тайлер Локвуд — как стоматит, как маленькая, крохотная язвочка, как царапинка, с которой постоянно так и хочется содрать подсохшую корочку, чтобы проступившая кровь вновь образовала нарост.

— Нет. Но он должен был приехать!

Она захотела курить еще сильнее. И сделать вид, будто его отсутствие ничего не значило. В помещение вошел Сальваторе, направляясь к своей новой пассии. Она улыбнулась ему, что-то спросила. Он поцеловал ее в щеку и указал на столик. Видимо, они решили поужинать. А через ничтожно малое количество времени вернулась и Елена. Она, не снимая куртки, направилась прямиком к барной стойке.

— Влюблена… — произнес он. Бонни в серебристом платье была олицетворением самого февраля — чистая, скрывающая под безупречной оболочкой пласты грязи и сгнившей листвы. Скрывающая под белизной черноту.