Обуглившиеся мотыльки

Ana LaMurphy

Гилберт положила локти на стол, не кутаясь в куртку и наслаждаясь зимней прохладой. Объятия февраля показались теплее объятий октября. Сам февраль показался намного жарче экватора. И жар ее души дополнял мерзлый пейзаж, топя снега…

И чувства.

Она обернулась, вздрогнув от неожиданности. В следующие секунды сердце забилось чуть сильнее, но Елена смогла сохранить спокойствие. Деймон отодвинул стул и сел рядом. На нем тоже была не застегнутая куртка.

Им обоим холод не был страшен. Они были его частью. Они не ощущали холод физически,

потому что замерзли душевно. Душевное всегда сильнее.

Елена искала его весь вечер, а теперь смотрела на него и не понимала, зачем она его искала. Они ведь все выяснили еще в той, прежней жизни. Они уже обо всем поговорили. Все сделали. У него — своя жизнь, а у нее — своя. И двойная сплошная, которая пролегла меж ними, не должна стать прерывистой.

Им нельзя выезжать на встречные полосы жизней друг друга.

Однако трасса пуста. А сердце взывает к скорости! А ветер кажется родимее отцов и друзей! И разгоняясь, ты наслаждаешься этой прохладой, этим безмолвием и этой звенящей, но такой родной пустотой! О боже, как же сильно хочется вжимать педаль в пол и мчать, мчать, мчать навстречу друг другу!

А потом насладиться моментом столкновения.

— Ты знаешь Бонни, — произнесла она. Не спрашивала — просто констатировала факт. Просто вжимала педаль до упора.

— Знаю, — согласился он. Ему тоже нравились белые пелерины февраля. Ему тоже нравилось разгоняться. Он подумал, что это должно быть феерично — когда сталкиваешься с другим таким же отчаянным попутчиком, и вас выбрасывает, и дышать вам осталось несколько секунд, но оба знаете, чувствуете, понимаете, что в эти до безумия и дико-злобного смеха секунды вы прожили больше, чем за двадцать лет своей жизни!

— Она молодец, что собрала нас всех, — в его голосе не было робости. Но была несмелость. Елена упорно смотрела на переливы снега. — А что насчет твоих отношений с Тайлером? Вы общаетесь?

Сальваторе перевел взгляд на Елену. Она тоже в этот момент посмотрела на него. В голубизне его взгляда Мальвина тоже увидела переливы. Ей эти переливы понравились.

— Мы решили остаться друзьями.

— Мне кажется эту фразу придумали для того, чтобы не говорить, насколько все дерьмово. Ну, знаешь… Что-то типа оптимизма.

Она отвела взгляд. Ее тело еще кое-где было в синяках. Ее тело еще было жарким, как в ту их самую первую встречу. Холодная для остальных, для него она оставалась жаркой, знойной, ошпаривающей. И ему нравилось плавиться в этой температуре, раскаленным воском капать к ее ногам.

— Я рада за тебя, — произнесла она, немного свыкаясь с учащенным сердцебиением.

Свыкаясь с тем, что кожа покрывалась мурашками от холода, тишины и отсутствия людей.

Стрелка спидометра начала стремительно подниматься. — Она красивая. Она тебе подходит… — осмелилась посмотреть на него. В ее взгляде был снова дым, который он видел прежде.

— Я женат, Елена, — он поднял левую руку, показывая девушке тыльную сторону ладони. Дым развеялся — и Деймон увидел удивление, смешанное с горечью. Гилберт

тем не менее вновь посмотрела Деймону в глаза. Это было тяжело для нее, но она смогла.

— Ты любишь ее?

— Люблю.

Она усмехнулась, потом перевела взгляд в сторону. Вместо того, чтобы столкнуться — они промчались мимо, даже не затормозив, лишь набирая скорость. Елена подумала о том, что ей все же стоит попробовать с Тайлером заново.

Останавливало одно — ей хотелось быть либо с Доберманом, либо одной.

— Это хорошо, — произнесла она, опираясь о спинку стула и засовывая руки в карманы. Голос Мадонны сник, можно было вернуться в помещение. Иногда жар не облегчают даже февральские морозы. Иногда жар не облегчает ничто.

Елена — она сама как экватор. Палящая. Убивающая все вокруг себя.

— Мне жаль, — произнес он, — что у нас не сложилось.

— Мы никого не похоронили, Деймон, — отмахнулась она, все еще вглядываясь в белую пустоту. Не важно, какого она цвета — темного или светлого, важно то, что в ней ты тонешь, либо ослепленный от яркого света, либо ничего не видящий из-за тьмы. Здесь, в пустоте, ничего нельзя увидеть. — Все в порядке. И спасибо, что навестил.

Он подумал, что они, правда, никого не похоронили. Подумаешь, он женат на Викки Донован. Подумаешь, лучший друг когда-то переспал с его первой любовью. Подумаешь, что он не осмелился на ответный поступок. Подумаешь, Бонни болеет туберкулезом и теперь не может ни с кем даже поцеловаться. Подумаешь! Никого не похоронили. Планета не перестала вращаться. Катаклизмы не сотрясли мир — апокалипсис не наступил. Все идет так, как шло раньше.

И ты тоже продолжаешься. Вместе с миром. Вместе с остальными людьми. Ты дышишь, как дышал пару минут, часов, дней, недель, месяцев, лет назад. Ты живешь. День идет за днем. Все в порядке.

— Будь счастлива, милая.

Он поднялся и ушел. Просто ушел. Даже не попытался как-то замедлить быстротечность. Даже не попытался потянуть время. Просто «будь счастлива», просто «милая», просто «будь счастлива, милая» — и все.

Подумаешь! Не первый раз он кидает ей эту фразу. Не первый раз как бы говорит: «Ты мне нравишься, но не пошла бы ты на хер». Не первый раз как бы поясняет: «Я хотел бы остаться с тобой, но не пошла бы ты на хер».

«Милая».

«Милая» замерзла. Поднявшись, она тоже направилась внутрь. Елена решилась снова выпить.

3.

Бонни отошла в сторону, где ее никто бы не услышал. Ей надо было просто поговорить, но абонент не отвечал. Долгие гудки становились причиной раздражения. Немного болела голова, и слабость начинала сковывать тело, но Беннет определенно себя лучше чувствовала. Она ничего не понимала в медицинских терминах, но знала, что врачи наблюдают улучшение. Они, правда, предлагают провести некоторое время в Альбукерке, штат Нью-Мехико, но Бонни не могла сорваться. К тому же, ей скоро на учебу. К тому же, ее статьи вряд ли будут рассматривать в Альбукерке. Да и название несколько странное…