Обуглившиеся мотыльки
Шрифт:
Никто не замечал избитую до полусмерти девушку с кровавыми шрамами по всему телу. Эти ублюдки так сильно порезали ее, что боль просто перестала быть яркой — все чувства стерлись. Яркие красные полоски служили украшениями, тотемами, которые будут болеть до последнего вдоха, которые будут всегда напоминать о собственных ошибках. Девушке было тяжело дышать, тяжело идти, и она вдруг подумала, что отдохнет тут еще немного, а потом отправится домой.
Девушка закрыла глаза. Перед глазами снова возник образ.
Вся толпа, хоронившая человека, стояла возле
Бонни начала пробираться сквозь толпу. Люди толкались, словно не пуская девушку к гробу, но ей тоже хотелось взглянуть на погибшего человека, хотелось посмотреть, кто это, умер он молодым или…
Люди не пускали, и Бонни закричала во все горло, чтобы все расступились. Закричала! Но при этом не произнесла и звука. Оглядевшись, она с ужасом поняла, что люди что-то говорят, но сама девушка ничего не слышит. Беннет попыталась закричать еще громче, но никто ее не замечал, словно вся толпа внимала только своему горю, словно никто не хотел слышать душераздирающих криков, словно…
Словно самой Бонни не существовало.
Она подавила приступ паники и упорнее стала прорываться вперед. Поток людей был нескончаемым. Появилось чувство, что на эти похороны собрались все Штаты. Беннет пробиралась через эти черные бесчувственные статуи, ощущая, как головная боль становится нестерпимой.
И вот — последний рывок. Девушка подходит к гробу. Оборачиваясь, она видит, что все люди с абсолютно одинаковой внешностью смотрят на нее. Смотрят и улыбаются. Их глазные яблоки лишены радужки и зрачков, но Бонни знает, что все смотрят на нее. Она не хочет терпеть этот взгляд, отворачивается и подходит к гробу. Там лежит человек, накрытый белой тканью. Бонни тянется рукой к материи, чувствуя сумасшедший приступ страха. Чувствуя, как воздуха становится катастрофически мало.
Потом она срывает ткань, и немой крик застревает в горле. Бонни видит себя в гробу, такую красивую и молодую. Видит себя со стороны. Девушка в гробу открывает глаза — они такие же белые и ужасные, а затем кривая улыбка вырезается на ее губах.
— Никто тебе не поверит, несносная девчонка, — произносит она голосом отца, поднимаясь, улыбаясь и смотря своими глазищами. — Никто тебе не поверит, дрянь этакая! Никто тебе не поверит! Никто! Никто! Никто!
Попытки закричать бесполезны. Внутренний страх кипит в душе, не в состоянии найти точки выхода — он растекается по всей сущности и подобно кислоте причиняет дикую боль, уничтожая и Бога, и любовь, и веру во что-то светлое.
— Никто тебе не поверит, — говорит Бонни, сидящая в гробу. Она вытягивает перед собой руку с бритвой, и Беннет кожей ощущает дикий холод, который растворяет образы… Вытаскивает из тяжелого тумана
Девушка открывает глаза, чувствуя, что один глаз заплыл так сильно, что любое движение отдается сумасшедшей болью. Бонни ощущает боль во всем теле: кто-то дробит молотком ее кости и ржавым скальпелем разрезает кожу без наркоза.
Но свежий поток воздуха вновь реанимирует. Все образы — просто кошмары, просто иллюзии.
Хлопок дверью. Такой громкий. Девушка, закрывая глаза, рукой тянется в левую сторону, чтобы с помощью осязания понять, кто с ней рядом. Ее руку кто-то перехватывает и сжимает.
Феминистка не сдерживается. Горячие слезы опаляют кожу щек и причиняют еще большую боль.
— У меня проблемы, — хриплым голосом произносит девушка. — У меня проблемы, мне нельзя домой. Он узнал все… Он узнал, а потом узнает Ребекка, и у меня проблемы, проблемы…
— Нет, — произносит голос, и Беннет с трудом узнает его. — Нет, они приходили и сказали, чтобы ты больше не появлялась в городе, так они оставят тебя в покое. Нет, тебя никто не тронет.
— У них глаза белые, — хватка ослабевает. Бонни в бессилии теряет сознание. Спасительный сон без тяжелых и кошмарных сновидений сейчас лучший доктор. — У них глаза белые, Тай… Вот же сукины дети… Я не дам себя так просто убить…
Локвуд поворачивает ключ, и вскоре машина мчится по трассам города. Тайлер поглядывает на девушку, избитую до такой степени, что глядя на нее, у самого проходит дрожь по коже. Эти ублюдки измывались над ней так долго и так безжалостно!
Педаль газа — до упора, плевать на скоростные ограничения. Плевать вообще не все. Единственное, что его сейчас волнует — чтобы Бонни осталась жива. Черт возьми, не должна она так рано умирать, не должна!
5.
— Так ты будешь за ней присматривать? — уже в третий раз повторил Локвуд, глядя на свою знакомую, работающую в больнице.
— Нужно госпитализация, Тай, — с отчаяньем в голосе произнесла Мередит. — Она в жутком состоянии.
— Нельзя ей в больницу. Ты придешь завтра? Сколько тебе заплатить, чтобы ты согласилась?
Фелл устало выдохнула и покачала головой, понимая, что ничего не обойдется, что Тайлер настоит на своем, и если уж он решил что-то сделать — отговорки бесполезны.
— Не надо завышать цены. Я составила список медикаментов и оставила его на тумбочке. Купи лекарства.
— Когда она очнется? — произнес Локвуд, закрывая дверь. Он решил проводить Мередит до выхода, где ту уже давно ждало такси.
— Завтра очнется, но ненадолго. Во сне сил расходуется мало, а силы ей потребуются.
— Спасибо тебе. Приди завтра утром, ладно?
Распрощавшись и проводив девушку, Тайлер достал сотовый из кармана и нашел в списке контактов нужный номер. Он прекрасно понимал, что сейчас будет много недовольств, криков и претензий, но это в последний раз. Ведь Бонни придется выхаживать несколько дней, если не больше.
6.
Елена вышла из здания колледжа. Бонни не было на занятиях, но учителя пока что этого не замечали. К счастью.