Обвал
Шрифт:
— Конспиратор!
— Не страдай, вернется твоя Джульетта. Вернется, еще и полк твой не успеет войти в Севастополь.
Марина вышла из домика с маленьким чемоданчиком в руке, сказала Сучкову:
— Товарищ капитан, только что звонил полковник Петушков, велел поторопиться. — И тут Марина увидела Кравцова, оторопела.
— А надолго? — спросил Кравцов. — Я должен знать… Марина!
Она уже сидела в «виллисе», рядом с Сучковым, едва сдерживаясь, чтобы не броситься к Андрею.
— Андрей Петрович, — с грустью сказала Марина, — товарищ подполковник, до свидания…
Кравцов
— Я буду ждать тебя, Марина…
— Вам было письмо, — сказала она, — я передала его Рубахину.
— От кого, не знаешь? — спросил Кравцов.
— От генерала Акимова. — Марина высвободила руку из руки Андрея. — Поехали, миленький Иван Михайлович…
Машина быстро развернулась и, выйдя на дорогу, помчалась к ущелью, откуда уже выходили войска, чтобы вновь штурмовать учебную Сапун-гору.
Появились из домика и разведчики. Родион Рубахин подбежал к Кравцову:
— Товарищ подполковник, вот вам письмо.
Кравцов тут же и вскрыл. На тетрадном листе было написано:
«Командиру части Кравцову А. П.
Уважаемый Андрей Петрович!
Ты для меня самый-пресамый дорогой и любимый человек. Я скоро вернусь, только очень жди. Я очень терпеливая, будь и ты терпелив. И никому не верь, что война все может списать. Мой дорогой, любовь не списывается. И коль она живет в тебе ко мне, береги, не урони! И я буду самым счастливым человеком на всей планете».
— От кого, товарищ подполковник, письмо-то? — спросил Рубахин.
— От генерала Акимова, товарищ Рубахин. От Акимова, Родион…
— А не от нее?..
Рубахин тяжело вздохнул и, козырнув Кравцову, побежал догонять взвод…
Три дня и три ночи подряд штурмовые полки то кидались на каменистые кручи, то сползали вниз серыми волнами, сползали быстро и с каким-то рокочущим, похожим на отливы океанских волн шумом, то снова поднимались, подрывали и захватывали дзоты, террасы и другие укрепления, построенные на этой дикой, густо усеянной сизоватыми валунами горе трудягами-саперами.
Шла последняя тренировка войск. Кашеварову хотелось быть в центре событий, лично посмотреть на работу тех, кому суждено непосредственно штурмовать укрепления Сапун-горы, — на солдат, взводных и ротных командиров. Он находился в окопе и ждал сигнала атаки. В воздухе висело белое облако, оно, казалось, дрожало и очень медленно, еле заметно сползало в сторону моря. В горах наступила такая тишина, такое безмолвие, что Кашеваров уловил голос какой-то пичужки, жужжание шмеля, глухие и тревожные вздохи оседавших камней. Потом, едва он успел прижаться к стенке окопа, впереди грохнуло и тяжело, с надрывом зарычало.
Кашеваров подумал: «Вот это похоже на бой, это то, что нужно для тренировок!» — и приподнялся, вылез из окопа.
И люди, и огонь — все, что могло передвигаться, поползло все выше и выше — туда, где облако гари и дыма кудрявилось в отсветах разрывов.
Подниматься было трудно, но Кашеваров упорствовал, снял плащ и теперь, в генеральском кителе,
— Давай, давай, товарищ, быстрее, быстрее, ребятушки! В темпе главная сила атакующих, — шептал он, стараясь ободрить не столько бегущих мимо, сколько себя, чтобы почувствовать тот заряд энергии и воодушевления, который испытывают люди в атакующей врага лавине, и ему удавалось эт: крутизна делалась будто положе, и ноги брали новые метры подъема.
Где-то — видимо, при подходе к последней террасе, ибо артиллерия уже умолкла, Кашеваров посмотрел в бинокль и увидел впереди себя, в цепи солдат, залегших для очередного броска, стоявшего на коленях подполковника Кравцова. Он узнал его сразу, обрадовался, потом нахмурился: «Куда тебя занесло, братец, в самое пекло!» Он долго возмущался, пока не возвратились Кравцов и посланный за ним адъютант.
— Посмотри-ка, командир полка, вот с моего места, отсюда виднее. — Кашеваров нахмурился.
Кравцов понял — не для этого позвал Кашеваров, но повиновался, поднес к глазам бинокль. Передовые цепи вздрогнули, колыхнулись — подразделения поднялись, чтобы завершить последнюю атаку. Кравцов отчетливо видел, как отделились, вырвались вперед трое бойцов из взвода разведки. Двоих узнал, вернее, догадался, что это Дробязко и Мальцев. Третий, издали похожий на черный валун, катился непостижимо быстро, прыгая через окопы и камни. И этого солдата наконец он узнал и обрадовался: «Да это же Рубахин! Похвально, Родион, похвально!»
Кашеваров и Кравцов поднялись на плато, к месту, где намечалось произвести разбор генеральной репетиции. Здесь уже не было войск, их отвели заранее намеченными маршрутами к подножию горы. Догорая, тлела подожженная снарядами бревенчатая хатенка, еще дымились воронки. В наступившей тишине слышно было, как где-то неподалеку рвались, глухо хлопая, патроны. Оттуда, где угадывалась Сапун-гора, время от времени доносились тяжелые вздохи крупнокалиберной артиллерии. Вслушиваясь в этот знакомый говор, Кашеваров пытался в уме сравнить прошедшие учения с предстоящим штурмом немецких укреплений. Он знал, что эти вещи несравнимы, но в чем-то чувствовал и их сходство, какие-то одинаковые закономерности, трудности. Сходство еще не было ясно, но он совместно с командирами частей на разборе найдет его, обнажит, подчеркнет и возьмет в основу своих требований, приказа на штурм Сапун-горы…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
СТРАХ
Конец марта разразился в Крыму холодными дождями, к ночам переходящими в мокрые снегопады. Войска 17-й немецкой пехотной армии, изгнанные в сорок третьем году с Кавказа в Крым, несмотря на непогодь, лихорадочно зарывались в землю, возводили долговременные оборонительные рубежи на каменистых, обрывистых скатах Сапун-горы, прикрывающей ближние подступы к Севастополю, ежесуточно устанавливали железобетонные колпаки с амбразурами для пулеметов и артиллерийских орудий, закапывали тяжелые танки — неподвижные огневые точки.