Объяснение в любви
Шрифт:
И обо всем этом я написала для того, чтобы сказать: у ведущего на телевидении нет монолога в его классическом выражении, его слово всегда предполагает обратную связь, то есть общение с телезрителями, а то и с героями передачи.
ХВАТИЛО С ИЗБЫТКОМ
На передаче «От всей души», которая проходила в Калуге и была посвящена учителям, я прочитала очерк Нины Александровой «Свет не погас», опубликованный в газете «Комсомольская правда» 6 апреля 1946 года. «…Во время производственной практики весь курс волновался за судьбу
Когда Михаил вошел в класс (на его долю выпало быть первым), за дверью в коридоре стояли почти все товарищи по курсу.
— Я должен вам сказать, ребята, — услышали они сдержанный голос, — что на войне в бою я был тяжело ранен. У меня пропало зрение. Но я думаю, что это не помешает нам подружиться и хорошо понять друг друга.
Легкий шелест раздался в классе и смолк. Воцарилась тишина, какая редко бывает на первом уроке начинающего. Сорок пять минут за дверью стояли студенты и слушали урок. После звонка Михаил вышел. За ним бежали мальчишки.
— Вы расскажете нам про войну?»
Дальше, по сценарию, я рассказала историю жизни Михаила Манкевича.
Сын сельских учителей, он перед самой войной окончил педагогическое училище. Война, Михаил Манкевич — солдат Второго Белорусского фронта, связист. В 44-м при освобождении города Чаусы он был ранен осколком разорвавшейся мины. Мир погрузился для него во тьму.
Сначала полевой госпиталь, потом глазная больница в Москве, в переулке Садовских… Несколько сложных операций. Зрение вернуть не удалось. Надо было привыкать передвигаться по городу без провожатых, обслуживать себя. Надо было научиться учиться, прежде всего тренировать память. Она одна должна заменить и конспект лекций, и учебники, и литературу.
Московский педагогический институт Михаил Манкевич закончил с отличием. Теперь он преподает не в простой школе — за ученическими партами сидят подростки, совершившие тяжелые проступки. Михаил не просто учит, он переубеждает, перевоспитывает, борется за человеческое в человеке…
В передаче я рассказала о семье Манкевича — жене и сыне, а затем обратилась к нему и от имени всех собравшихся в зале, и от имени тех, кого этот зал не вместил, пожелала ему всего, чего только можно пожелать.
Но есть такие счастливые моменты в нашей практике, когда диктор с экрана обращается ко всем телезрителям сразу. Это бывает в праздник, когда Красная площадь во время репортажа объединяет всех телезрителей.
Вместе с Ю. Фокиным и Е. Рябчиковым мы вели одну из первых прямых телевизионных трансляций ноябрьского парада и демонстрации с Красной площади. Пульт тогда был установлен на самом верху Спасской башни. В проемах не было стекол, стены каменные. Холодно так, что мерзли губы, оттирали их варежками. Но праздничное настроение нельзя было заморозить. Конечно, я с гордостью об этом вспоминаю. Понимаю, что репортаж этот был скромным, мы только искали его решение, пробовали. И технически он был несовершенным, и показ не был таким масштабным, как теперь. Но ведь один из первых! Может быть, старшее поколение телезрителей помнит его.
Нельзя, наверное, было в качестве самостоятельной темы этих записок выбирать общение. Общение суть телевизионного искусства, альфа и омега профессии диктора, ведущего. О чем бы я ни писала, неизбежно
Иногда на телевидение пишут письма с критикой трансляции концертов. «Зачем вы нам зал показываете, зрителей. Вот в передаче "От всей души" это имеет смысл». Я не берусь судить, кто прав в отношении трансляции концертов, но эмоции к зрителям на нашей передаче идут и со сцены и из зала, и не всегда угадаешь, откуда интенсивнее. Три слагаемых — телезрители, герои на сцене и зрительный зал — составляют основу нашей передачи. Опусти одно слагаемое, и передача распадется, потому что и герои, и телезрители, и люди, сидящие в зале, — ее участники. А общение за кадром?
ЗА КАДРОМ
Иногда большие актеры читают дикторские тексты в документальных фильмах и, несмотря на свое «закадровое присутствие», окрашивают своей индивидуальностью весь фильм. Какие же широкие просторы открыты перед дикторами и какая еще простирается перед нами целина профессионального мастерства! Чтение за кадром — это ведь тоже одна из форм общения со зрителем с экрана.
Вспомните, как Василий Лановой читал текст в документальной киноэпопее «Великая Отечественная». Я воспринимаю его как историка нового поколения, не знавшего войны, но щемяще остро чувствующего ее гнев, ее боль, преклоняющегося перед подвигом народа, с гордостью ощущающего свою принадлежность к нему. Он сдерживает свои эмоции, и вместе с тем его гражданский темперамент вырывается на просторы мужества и героизма победителей.
А вот Михаил Иванович Царев, комментирующий фильмы об Эрмитаже. Он читает академически холодно и рафинированно, соблюдая стабильную дистанцию между комментатором и зрителями, даже не пытаясь навести мосты над пропастью, которая отделяет ученых мужей — искусствоведов от тех, кто, не ведая теории и истории искусства, просто его любит. Царев беспристрастен — сегодня «старые голландцы», завтра импрессионисты, потом персидская миниатюра, и нигде он не позволяет проявиться собственному вкусу — на Олимпе это не принято, все они избранники богов. Вероятно, в такой манере чтения скрыт большой познавательный потенциал. Академия дает прекрасное образование, и уже сам зритель в зависимости от своего эмоционального строя ищет перевод мысли на язык чувств.
Сергей Федорович Бондарчук читает совсем по-иному. Своими высокими актерскими созданиями он выстрадал право вести за собой зрителя. Он становится истинным соавтором создателей фильма, его внутренний пафос каждый раз проявляется в новом раскрытии, подтверждении истины, что судьба человеческая есть судьба народная. Его чтение — это сплав интеллекта, чувства и скрытого, но бездонного жизненного опыта. Понимаешь, что он прожил не одну жизнь, и это рождает не только доверие, но и сопереживание с ним, с Бондарчуком, и опосредованно с его героями.